Ознакомительная версия.
– Серж, вот подумай, неделю бродили вокруг Пагмана – и ни одного «духа». А ведь их тут должно быть много, как китайцев в Шанхае.
– Это точно, в прошлый раз даже по кавалеристам стреляли. В этот раз – тишь и благодать.
– «Зеленые», наверное, информацию «духам» слили, операция ведь совместная.
– Это точно. Как «царандой» на боевых вместе с нами, так либо засады, либо «пустышка».
– Нет, одна организация у афганцев хорошая – полк спецназа госбезопасности. Мы с ними в октябре-ноябре прошлого года три раза работали, помнишь? Особенно комбат у них молодец.
– Отлично помню. Это тот, чья кепка у тебя на тумбочке лежит, да, Ник?
– Ага. Отличный мужик, Абдулла! Иван Кавун ему финку подарил, а он нам – гору консервов и со мной кепкой махнулся на память.
– Что-то ты ее не носишь. Боишься, что опять попутают с «духами»? Не бойся, Грошикова в роте уже нет, нечаянно стрелять по тебе некому теперь. Ты в полной безопасности. Если авиация не засомневается, что ты свой – будешь цел и невредим. В маскхалате, афганской кепке, бородатый, но с русской мордой – вот какой замечательный портрет!
– И так выговор за выговором от Подорожника за внешний вид. А если еще кепку с афганской кокардой нацепить, то он сразу взорвется, и я погибну от его ядовитых осколков.
– Что, опять досталось? – поинтересовался Ветишин. – Кстати, а где мой подарок, где мои ботиночки?
– Сережка! Они скоропостижно скончались, иначе умер бы я вместо них. Ноги почти отвалились под тяжестью прикрученных железяк, тогда я их снял и заминировал.
– Больше я тебе ничего не подарю.
– Да ладно, тебе, Сережа, вредничать. Я так измучился, ты просто представить себе не можешь как. Одел с горя кроссовки. Затем меня догнал комбат и опять издевался.
– Каков итог? Взыскание? – поинтересовался Острогин.
– Увы. Опять! – вздохнул я.
Откуда-то снизу раздалось негромкое:
– А я бы три наряда вкатал».
– Эй, там, на «шхуне», кто вякнул про наряды? – прикрикнул я на солдат.
– Это я, рядовой Сомов, Олег Викторович.
– А-а, москвич. Ты, как и все жители нашей столицы, очень умный и разговорчивый, даже несмотря на свой юный возраст. Слушай, клоун, сиди и помалкивай.
– А откуда вы узнали, товарищ замполит? – осторожно поинтересовался солдатик.
– Обращаться надо «товарищ лейтенант». Сомов, это тебе понятно? Лей-те-нант!
– Понятно.
– А что «откуда я узнал»?
– Что я клоун.
– На роже у тебя написано. Большими буквами: «Я КЛОУН».
– А-а, – разочарованно протянул солдат. – Я думал, вы личное дело читали. Между прочим, меня в армию призвали из училища циркового искусства. Одного-единственного с курса. Жонглеры «закосили», дрессировщики заболели, а я как ни чудил – не прошло. Мне сразу сказали на призывной комиссии: работать под дурака можешь даже не пытаться, не поверим, ты же клоун. Пострадал я из-за искусства, из-за профессии.
– Сомов, хочешь тут выжить – шути через раз. Не каждый врубится в твои шутки, не все поймут юмора. Можно еще сильнее, чем от военкомата, пострадать.
– Усек. Но куда же более жестоко?
– Для знакомства получи наряд на службу.
– За что?
– За юмор. Выбирай: дневальным по роте или выпуск четырех образцовых боевых листков.
– У-ф-ф! Ручка легче, чем швабра! Боевые листки.
– И сатирическая газета.
– Не было такого уговора!
– Уже был! Оле-ег! Выбирай: замполит и фломастеры или старшина и швабра!
– Чувствую: попал я, бедолага, на крючок.
– Ты прав – попал! На огромную блесну или даже в сеть! «Москва», ты теперь наш человек!
– Никогда в жизни еще писарчуком не работал, не доводилось…
– Будем считать, что твоя биография пишется с чистого листа…
На следующее утро после возвращения из Пагмана я зашел в казарму и остолбенел. Дневальный Сомов стоял у тумбочки с внушительным сизым фингалом под глазом.
– Олежек, зайди в канцелярию, – строго сказал я. – Что случилось вчера?
– Выпускал боевые листки, – ответил вызывающе весело солдат.
– Ты еще скажи, что на тебя упал стенд с наглядной агитацией.
– Что-то вроде того.
– Садись, пиши объяснительную. С Хафизовым подрался или с Керимовым?
– Да ни с кем я не дрался.
– Так кто тебя ударил? Работать за себя пытались заставить, да? Колись, колись.
– Я не стукач, сам разберусь, это мое личное дело.
– Ты мне тут «вендетту» не вздумай организовать.
– Товарищ лейтенант! Я себя в обиду не дам, в Москве хулиганом был, а из-за вас у меня будет плохая репутация.
– Прекрати рожи свои клоунские строить. Пиши и иди работать. Боевые листки-то сделал?
– Мучился всю ночь, щурился заплывшим глазом, но сделал.
– Молодец! Сержант Юревич, теперь ты рассказывай, в чем дело, что за драка была ночью в наряде?
– Я не знаю, товарищ лейтенант. Вчора усе было нормально, а утром смотру, а у них фингалы под глазами, холера их побери!
– У кого у них? Кто пострадал кроме Сомова?
– Ешо Хафизов. Ентот папуас зуб выплюнул, и юшка из носа текла.
– Значит, счет боя один-один.
– Вроде того.
– Подвожу итоги. Боевая ничья не в вашу пользу. Сдавай наряд, сейчас я Грымову доложу, думаю, он возражать не будет. Не хватало нам в роте неприятностей и нареканий от комбата.
– А хто меня сменять будэ?
– Разберемся.
Эдуард появился через пять минут и одобрил мое решение:
– Не будем «дергать тигра за усы», хватит раздражать Подорожника. Всех в парк – работать на технике, а вечером в том же составе вновь дежурить. Хафизов, я тебя на плацу размажу, если еще подобное повторится.
– А что сразу Хафизов, вы разберитесь сначала. Я никого не трогал.
– Уговорил. Но смотри, солдат, как бы после моего разбирательства ребра и почки не заболели, как у Исакова, когда его телом полы в бытовке натирали, – пообещал строго лейтенант.
Солдатик побледнел и боком-боком ушел в сторону.
– Ник, сегодня в клубе – концерт Леонтьева в восемнадцать часов, слышал об этом? – спросил Грымов.
– Нет, а кто сказал?
– Только что командир полка на постановке задач объявил.
– Наконец-то хоть кто-то нас посетил. За восемь месяцев в полку ни разу не попал ни на один концерт. Когда Кобзон и «Крымские девчата» гастролировали, мы в рейдах были, а когда «Каскад» выступал, я Острогина на горе инспектировал. Главное сегодня – в наряд не попасть.
– Разрешите, товарищ лейтенант? – В канцелярию вошел Юревич. – Я наряд Лебедкову уже сдал.
– Ну и что дальше?
– Там якой-то прапорщик или не прапорщик, чисто як генерал, не пойму хто, ходит и боевые листки читает. А до этого он в ленинской комнате плакаты разглядывал. Я его видел раньше где-то, а кто он, не ведаю. В общем, який-то товарищ!
– Сейчас мы посмотрим, какой это «товарищ Сухов».
– Хто, хто? Сухов?
– Тундра! Классика кино – «Белое солнце пустыни».
– Якая пустыня, якое солнце, я в колгоспе на Гомелыцине с утра до ночи пахал. Нас у сямье дятей восемь душ, а я – старшой.
– Все, Юрик, иди, отдыхай, готовься к наряду, обслуживай любимую бронетехнику.
Я вышел из канцелярии, огляделся: в коридоре никого не было.
– Дневальный, где гуляет проверяющий? – спросил я у Свекольникова.
– В курилке сидит. Он совсем ведь не проверяющий, я его знаю, это наш новый «комсомолец батальона».
– А-а-а. Вот кого боятся наши сержанты.
Я вышел из казармы познакомиться с «товарищем инспектирующим». В просторной беседке сидели дружной компанией заменщики Чулин и Колобков, а рядом с ними курил и травил анекдоты сменщик Колобка – молодой прапорщик.
– О, приветствуем героическую личность батальона, непобедимого замполита первой роты, истребителя «духовского» спецназа «черные призраки»! – заорал Колобок. – Это лейтенант Ник Ростовцев. Собственной персоной!
– Вольно, вольно, – снисходительно и смущенно ответил я.
– Нет, честно, я хоть и награжден двумя орденами, но они заработаны моей бестолковой контуженой головой. Один раз осколок ухо перерубил, во втором случае орден за шандарахнутую камнем макушку получил. Но чтоб вот так, в психическую атаку ходить – нет уж, извините. Да еще два раза… Может, ты псих? – поинтересовался Колобок.
– Отставить разговорчики!
– Понял. А вот это, сынок, мой сменщик, – представил мне Колобков нового прапорщика (Ему исполнилось тридцать пять лет, но выглядел он на все сорок пять, поэтому Колобок разговаривал с нами как папаша.)
– Прапорщик Виктор Бугрим, – усмехнулся в ответ красавчик. – Приятно познакомиться, товарищ лейтенант.
У прапорщика была кудрявая шевелюра, «фраерские» усики, хитрая улыбка и наглые голубые глаза. Ловелас-сердцеед, гроза женщин.
– Почти что Баграм! Ты попал в «одноименную» дивизию, – заулыбался я. – Будем знакомы, перейдем лучше на «ты», мы ведь коллеги.
– Хорошо, будем на ты. Меня Артюхин отправил наглядную агитацию проверять. У тебя и во второй роте все в плюсах, а в третьей и у минометчиков – одни нули.
Ознакомительная версия.
