Накупив на облигации гусей, поросей и прочий дефицитный продукт, Белуха мигом сменял приобретенное на нужные автомобильные узлы и детали, вплоть до новеньких денлоповских шин, так ценимых водителями.
И настал день — это было в большом румынском городе Араде, когда к дверям нашей «конторы» подкатил новенький, невиданный доселе, удлиненной формы автомобиль, самолично собранный Белухой и безукоризненно окрашенный им в небесно-голубой цвет. Во главе восхищенной группы отдельцев вокруг «хорьха» гусем вышагивал сам Зус и громыхал, лопаясь от гордости:
— Голубая мечта! Конгениально! Конгениально! Наш Пигмалион создал все-таки свою красавицу — Галатею...
Отдельский «хорьх» заметно выделялся на фронтовых дорогах и занятых нашей армией городах среди разнокалиберных трофейных машин, на которые праведными и неправедными путями быстренько пересело большинство начальников, без капли сожаления предав свои невидные машинешки, которые верой и правдой протащили их всю войну. А седовласый с загорелым до черноты властным лицом Белуха стал среди шоферской братии фигурой номер один.
Эта история современного Пигмалиона и Галатеи завершилась крутым сюжетным ходом почти сразу после войны. Белуху демобилизовали одним из первых по возрасту. Прославленная машина была торжественно передана по старшинству Васе Белоярскому, тоже асу баранки. Но «хорьх» под его водительством исправно пробегал всего полмесяца. А затем без видимых причин стал скоротечно разваливаться по частям. Запустив пятерню в могучую шевелюру, Вася стоял перед коварной машиной в полной растерянности:
— Нет, ты только подумай! Позавчера трамблер ни с того ни с сего ахнул и на куски развалился. Вчера тормоза отказали начисто. Теперь задний мост потек, мотор, мать его так, заклинило. А эти хваленые денлопы! Лоп да лоп, лоп да лоп! Стреляют по три раза в день, латать не успеваю. Нет, тут дело нечистое, нет! Нагадил ясновельможный пан Белухавецкий, как есть нагадил: не мне, так никому!
А «хорьх» продолжал сыпаться. Наконец окончательно стал без движения на машинном дворе, безучастно давая знатокам щупать себя, копаться во внутренностях и ставить диагноз.
А еще через некоторое время оттащили его на буксире обратно трофейщикам, где он стараниями Белухи и явился на свет.
И все! Не стало Пигмалиона, не захотела жить без него и порожденная им Галатея.
Итак, в моем распоряжении два пустых часа.
С одолженным у Белухи автоматом я походил по селу, дивясь чистоте и безлюдию. Дома все целехонькие. Заборы тоже не зияют щербинами — видать, обошла война село стороной.
Ну а где же все-таки люди? Чего боятся? Никого нет, один я с автоматом. И еще храпящий Белуха, но он далеко в стороне.
И тут я увидел девушку. Сельская улица, вихляя, поднималась в гору, и девушка медленно двигалась мне навстречу, внимательно разглядывая таблички на калитках, словно искала нужный ей номер.
Золотые кудряшки, вздернутый носик...
Как похожа!.. Нет, не похожа! Это же она!
— Зоя! — крикнул я, еще не веря. — Зоя!
Она остановилась недалеко от меня. Повернулась, отыскивая что-то глазами в конце улицы. Потом снова глянула в мою сторону:
— Вы меня?
— А кого же еще! — лихим жестом я смахнул щегольскую фуражку на затылок. — Вы ведь Зоя, не так ли? Из седьмой армии, москвичка?
Удивилась:
— Откуда вы меня знаете?
— Откуда и вы меня. Помните — Ясапати? Вы сидели на скамейке между двумя конвоирами, и я подумал, что вас поймали. Мата Хари, — рассмеялся я.
— Шпионка, что ли?
— Точно! И даже пожалел вас. Такая красивая — и под расстрел.
Она улыбнулась:
— А я вас совсем не помню.
«И хорошо! — подумалось мне. — Представляю, как я тогда выглядел. Мокрый, зеленый, щетинистый».
— Что вы здесь делаете, Зоя? Или тут разместилась ваша редакция?
— Нет, что вы! Нам до нее еще ползти и ползти.
— Ползти? На чем?
— Вон видите газик? — она снова посмотрела в конец улицы. Там действительно стояла какая-то полуторка, вокруг озабоченно носился шофер с инструментами. Поодаль стояла группа девушек, явно увлеченных беседой. Слышался смех. — Вообще-то у нас не машина, а драндулет без тормозов, — пояснила Зоя, — Когда редакция переезжает на новое место, реалы, печатную машину и все другое мало-мальски ценное отправляют на исправных ЗИЛах. А всякое малостоящее барахло, и нас в том числе, на этой. Плетемся тихим шагом, робким зигзагом. В принципе, правильно. Им надо скорее попасть на место, установить оборудование, начать делать газету. А нам, корректорам и прочему канцелярскому люду, попасть хотя бы к выпуску номера.
— Нечего сказать, отношеньице! — возмутился я. — Люди в последнюю очередь, да еще на машине без тормозов,
— Ну, это не совсем так. Наборщики и печатники едут на первых машинах, а мы... Петька, это шофер, перед спуском высаживает нас из кузова, а сам сует в тормоза какие-то железяки, не дает разгоняться. А на особенно крутых спусках становится на подножку, чтобы в случае чего успеть спрыгнуть. А мы спускаемся по скосам, цветочки собираем, песни поем, Даже приятно! Представляете, Петька по длиннющему серпантину, а мы всего метров двести. И насидимся, и наотдыхаемся, пока он подъедет.
Смех у нее тихий, приятный. И улыбка нежная.
— А сюда вы как забрели?
— Да вот ищу, где бы напиться. Только все калитки заперты. Никого! Словно все повымирали.
— Ну, мы их сейчас оживим!
Я шагнул к калитке с грозной надписью на табличке: «Позор, злы кочет!», сильно стукнул кулаком.
— Вы не знаете, что означает эта надпись? На многих калитках «Позор, злы пес!» Ну «злы пес» — это я еще понимаю. А позор? Почему «позор», если злая собака? Или это фашисты их заставили?
Я рассмеялся:
— Нет. Просто «позор» по-словацки — «внимание». То есть «Внимание, злая собака!»
— Вот оно что? А кочет?
— Над этим пока не задумывался. Скажем «кочет» — петух. Петуха, значит, беречься? Опасный зверь, ничего не скажешь... Впрочем, сейчас точно узнаем.
За калиткой кто-то учащенно дышал, но открывать не решался.
Я постучал энергичнее:
— Эй!.. Эй!..
В щели показалось перепутанное женское лицо.
— Вас... Вас волен... — пыталась она произнести по-немецки.
— По-венгерски понимаете? — спросил я, вспомнив, что здесь, в Южной Словакии, много венгров.
— Да, да! — обрадованно закивала женщина. — Так вы венгр?
— Не совсем. Я русский офицер. А это русская девушка. И она хочет пить. Принесите поскорее кувшин с прохладной водой и стакан. А еще лучше — два.
Словачка заспешила к дому, шурша многочисленными юбками, надетыми одна на другую.
— По какому вы с ней говорили?
— По-венгерски.
— Вы венгерский знаете? — на ее лице отразилось удивление, смешанное с уважением. Я в своих собственных глазах сразу вырос на целую голову.
— И венгерский, и немецкий, и английский... И румынский... Правда, румынский не очень здорово, — самокритично признался я, — но все же понимаю. И объясниться вполне могу. Словом, штиу романешти.
Женщина уже спешила с ведром и посудой.
Я налил стакан, выпил. Потом наполнил другой и подал Зое,
— Можете пить, вода свежая, ничего не примешано. Блюдечко не догадалась принести, умница.
— Ничего, ничего! Выпила, попросила еще...
— Слушай, Зоя, а если на «ты»? Ведь мы, можно сказать, уже с осени знакомы. Полгода.
Она или думала о другом и пропустила мое предложение мимо ушей, либо вообще не услышала.
— А можно спросить ее насчет кочета?
— Почему же нельзя? — слегка обиженный, я повернулся к словачке. — Мадам, у вас на табличке: «Позор, злы кочет». Не «пес», а «кочет»?
— Нема, нема уж того кочета, — она тщательно отерла кончиком цветного платка каждый глаз в отдельности. — А был кочет, был. Такой молодец. Как чужак заберется во двор, скакнет на голову и норовит клюнуть, да побольнее.
Я перевел.
— А где он теперь?
— Сварили и съели.
— Нечего было есть? — сразу же прониклась сочувствием Зоя.
— Господи! И гуси! И ути! И курицы! Да всего полно.
— Почему ж тогда?
— А немцы тогда отступали с Грону. Староста прибежал и приказал сейчас же отрубить кочету голову, Запрыгнет, говорит, на немецкого офицера, а тот возьмет и велит спалить всю деревню.
Словачка сложила посуду в ведро:
— Больше ничего не треба, господин полковник?
Я рассмеялся:
— Был полковником. Вот только вчера разжаловали.
— Еще будете, еще будете. Молодой совсем... Ну, спасибочки, спасибочки вам, добри люди.
Она хлопнула калиткой. Лязгнула щеколда.
— Что ты смеялся?
О, вот уже и на «ты».
— Она назвала меня полковником.
— Будешь!
Мне стало еще смешнее:
