Ознакомительная версия.
В конце первого дня совещания составили список вопросов делегатов к ЦИК Советов. Ответ, полученный на следующий день, вызвал всеобщее возмущение. «С трудом удалось присутствовавшим рабочим-большевикам, — говорится в отчете, — сдерживать фронтовиков». В конце концов единогласно была принята резолюция, отразившая и настроения и пестроту состава данного собрания. В ней содержались требования отмены смертной казни и расследования случаев ее применения, прекращения арестов рабочих и матросов, а также покушений на права солдатских комитетов со стороны командных верхов, возобновление издания закрытых рабочих и солдатских газет и т.д. Что касается общеполитических требований, то призывы к ЦИК прекратить переговоры с кадетами о новой коалиции и «взять власть в свои руки» соседствовали с обширными фрагментами из резолюции совещания большевистского ЦК 14 июля о необходимости «подготовки сил к решительной борьбе» и сосредоточении «всей власти в руках революционных Советов».
В опубликованном отчете о совещании нет ни малейших следов присутствия на нем большевистских лидеров. А вот о том, кем были те рабочие-большевики, которые собрали делегатов и, по сути, определили ход обсуждения, говорит уже знакомая нам подпись секретаря совещания: Виктор Николаевич Нарчук.
Необходимо отметить, что для тех, кто нашел отмычку для анализа поступков Ленина в его, якобы, «безудержном стремлении к власти», рассказ Шотмана о скором «премьерстве» Владимира Ильича стал сущей находкой. Но вот беда: в том, что события ведут именно к такому результату, были уверены не только Лашевич и Ленин. Даже его непримиримый оппонент Милюков полагал, что после июльских событий «за Керенским уже вырисовывался либо Корнилов, либо Ленин». По всем своим «законам», считал он, революция — если Корнилов не остановит ее силой оружия, — неизбежно докатится до логического конца, до реализации своих требований, которые в сознании масс все более связывались с именем Ленина. Поэтому альтернатива и сводилась к этим фигурам: или Корнилов, или Ленин. И затяжка с решением главных вопросов революции — о мире, о земле, о национальном и государственном устройстве России — все более склоняла чашу весов в пользу Ленина. Ибо «чем дальше, тем больше выяснялось, — отмечал Павел Николаевич, — что во многих вопросах нельзя далее ждать, ибо ожидание было равносильно предрешению вопроса»30.
Наверное, о тех же «законах» революции, хотя и по-иному, говорил Шотману и Владимир Ильич. Разница лишь в том, что приведенные выше строки Павел Николаевич написал уже в эмиграции, спустя много лет. А тогда, в июле, он был непримирим. «Мы считали необходимым, — заявлял Милюков, — чтобы министр-председатель [Керенский] или уступил место, или во всяком случае взял бы себе в помощники авторитетных военных деятелей. И чтобы эти авторитетные деятели действовали с подобающей самостоятельностью и независимостью». На заседании кадетского ЦК 19–20 июля его предложение об установлении диктатуры без «социалистов» поддержали П.И. Новгородцев, А.А. Кизеветтер, Д.Д. Протопопов. Но большинство ЦК, особенно провинциалы, настаивали на том, чтобы коалицию сохранить. Общие опасения сформулировал самарский кадет А.В. Васильев: «Уход социалистов — это крах армии, бунты в городах, поджоги в деревнях». Но, что еще важнее, такой же точки зрения придерживался английский посол сэр Джордж Бьюкенен: «Кадеты не имеют на своей стороне армии, а потому для них преждевременно принять на себя управление с надеждой на успех». Значит оставалось, как выразился Милюков, — «наименьшее зло» — Керенский31.
В конце концов после сложных интриг, шантажа отставками, ночных переговоров в Малахитовом зале Зимнего дворца с членами ЦК кадетов, радикальных демократов, народных социалистов, эсеров и меньшевиков, заявив о том, что он будет подбирать членов кабинета индивидуально, Керенский 24 июля сформировал новое коалиционное правительство.
Оставив за собой пост премьера, военного и морского министра, он включил в него двух эсеров — Н.Д. Авксентьева (министр внутренних дел) и В.М. Чернова (министр земледелия), двух народных социалистов — А.С. Зарудного (министр юстиции) и А.В. Пешехонова (министр продовольствия), двух меньшевиков — М.И. Скобелева (министр труда) и A.M. Никитина (министр почт и телеграфов). «Нефракционный социалист» С.Н. Прокопович стал министром торговли и промышленности. Вчерашний кадет, а теперь «радикальный демократ» Н.В. Некрасов занял пост заместителя премьера и министра финансов; второй «радикальный демократ» И.Н. Ефремов — председателя Малого Совета министров и министра государственного призрения; кадеты П.П. Юренев — министра путей сообщения, С.Ф. Ольденбург — министра просвещения, А.В. Карташев — обер-прокурора Синода, а ближайший соратник Милюкова Ф.Ф. Кокошкин — государственного контролера.
Оставив за социалистами все «горячие» посты, кадеты получили возможность контролировать правительство, дабы оно не качнулось «влево». Как торжественно заявил в эти дни на IX съезде кадетской партии П.И. Новгородцев, «мы» никогда не вступили бы в состав кабинета, который стал бы проводить «социалистический курс». Ну а Керенский, в свою очередь, вновь получил возможность лавировать между «левыми» и «правыми» в таком кабинете. «Он стал главой государства, — с иронией заметил Суханов, — не в качестве представителя организованной демократии, а сам по себе, воображая себя надклассовым существом, призванным и способным спасти Россию»32. И 25 июля «организованная демократия» на объединенном заседании ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов и Исполкома Совета крестьянских депутатов поддержала новое правительство.
Итак, к концу июля появились признаки оживления массового протестного движения. И, как показало совещание 21–22 июля, оно коснулось и фронтовиков, которыми пугали и которые действительно подавляли «мятеж». Их симпатии к Советам были очевидны. С другой стороны, обилие «социалистов» в правительстве, оказавшемся, как трубила пресса, «левее всех предыдущих», создавало иллюзию, что угроза диктатуры миновала, что с демократией все в порядке, что кризисные для Советов дни миновали и «двоевластие» может возродиться вновь.
Все эти дни Ленин внимательно следит за событиями. Его точка зрения формулируется в статьях: «О конституционных иллюзиях», «Уроки революции», «Начало бонапартизма». В них речь о тех же «законах» революции, о которых он разговаривал с Шотманом и о которых позднее писал Милюков.
Февральская революция заявила свои требования: мир, хлеб, свобода. Это была воля большинства народа. Но Советы, призванные выразить эту волю, отдали власть буржуазному правительству. А оно вступило на путь обещаний и проволочек, не решая ни одной из насущных проблем. И пока «социалистические» вожди, вошедшие в правительство, купались «самовлюбленно в лучах министерской славы», буржуазия создавала свои «контрреволюционные организации… генералов и офицеров действующей армии». В июле они дали бой. И выиграли его, нанеся удар в решающем месте. Выиграли ценой того, что Россия была «на волосок от гражданской войны». Контрреволюция доказала, что в открытой схватке судьбы страны решает не «воля большинства», а «более организованное, более сознательное, лучше вооруженное меньшинство», за которым стоит сила «богатства, организации и знания». И сделала это «контрреволюционная военная шайка, действующая от имени "контрразведки"…»33
Полагать, что в таких условиях возможен «конституционный, правовой, нормальный порядок», было бы наивностью или хуже того — самообманом, боязнью «самопознания эсеров и меньшевиков». Конечно, если считать, как они, что демократия сводится к свободе «говорения», и не считать запрета левых газет, собраний и демонстраций, то особых ограничений не появилось. Соглашателям и теперь было дозволено — в стенах Таврического дворца — «сверкать, шуметь, пожинать лавры…». Но чего стоила свобода «говорения», если с тем, что было говорено, реальная власть не считалась34.
Министр Федор Федорович Кокошкин, отчитываясь перед московскими кадетами, — не без ехидства — заметил: «За месяц нашей работы совершенно не было заметно влияния на нее Совдепа. Влияние левых партий не мешало работе правительства. За этот месяц на заседаниях совершенно не упоминалось о решениях Совдепа, и постановления правительства не применялись к ним». Об этом отчете Ленин, естественно, не знал, но он отметил, что такая «демократия» сможет просуществовать недолго. Решение проблем, стоявших перед страной, переместилось с арены мирного состязания противоборствующих сил на поле боя. Ибо цель буржуазии была очевидна: передача «власти, сначала военной, а потом и государственной вообще, в руки контрреволюционных командных верхов армии»35.
Ознакомительная версия.
