Только перебинтовали этих тварей — мимо нас на огромной скорости попыталась проскочить ещё одна легковушка с людьми в военной форме, чуть не сбив пулемётчика, махавшего ей «остановись». Стали, дружно постреляли — никуда она не делась, осталась в кювете вместе с очередной порцией укровских умников, драпавших из котла. Потом показалась целая колонна. Дружно заняли позиции для стрельбы, ощущая твердеющее в груди напряжение. Наш боец проверил документы — перепуганные гражданские. Махнули им «езжайте». Тем временем на горизонте, прямо перед глазами, как в голливудском блокбастере, разыгрывался «экшн‑эпизод». Какой‑то снаряд умудрился попасть в тончайшую, ажурную железку высоковольтной мачты. Яркая вспышка — и мачта величественно валится набок.
Занятие на полигоне с использованием бронетехники
Подогнали МТЛБ, загрузили туда журналистов и одного раненого, я ещё, помню, сорвал с «Урала» мерзкую сине‑жёлтую тряпку — «прапор украйины», и бросил её на пол нашей машины. Развернулись и на полной скорости — обратно в Углегорск. Было понятно, что нам предстоит много работы.
Только уже почти год спустя, на съезде «добровольцев Донбасса», когда я встретил ребят‑казаков, участвовавших в этом бою, и мы вместе смотрели видео с поля боя, я от них услышал, что оказывается, на отходе по нашей МТЛБ активно работали вражеские РПГ, но не попали. А я‑то думал, что первый день в Логвиново был тихий и всё самое интересное началось не ранее второго дня…
…По прибытии в штаб доложили Соколову обстановку в Логвиново, указали, что танки в решающей точке на подходах к Логвиново — абсолютно небоеспособны, и попросили дать им в усиление хотя бы один работающий. Обрадованный тем, что на всю бригаду наконец‑то нашёлся один экипаж, который знает туда дорогу, генерал немедленно дал поручение: провести туда колонну мотопехоты. Точнее, не в само Логвиново, а лишь до позиций стоявшей в нескольких километрах перед ним миномётной батареи. «Колонна» — это несколько громковато сказано, с нами была пара танков и БМП и несколько «Уралов». Однако проводка колонны оказалась ещё той задачей. В полной темноте, с необученными экипажами, постоянно глохнущей, отказывающей и валящейся в каждую встречную по пути ямку техникой… Проводка длилась часов шесть — и если бы не наш славный Красный, — фиг бы колонна куда‑то дошла. Сначала дотащили пару машин — потом возвращались и по одной притаскивали прочие. Красный беспрерывно выскакивал из МТЛБ, помогал чинить каждый на ходу глохнущий дрянной металлолом, корректировал действия необученных и трусливых водителей, цеплял на трос умудрившихся найти в чистом поле яму и засесть в неё, — словом, работал за целое ремонтно‑эвакуаци‑онное подразделение.
Забегая вперёд, хотел бы отметить, что уже после операции один из наших советников передал мне, что в разговоре советников уровня управления бригады было сказано: «За эту операцию Красный и Маркер (это ещё один боец‑разведчик из моей медроты) сделали больше, чем вся разведка и весь спецназ бригады вместе взятые». Так что мои похвалы нашему лихому механику‑водителю (а также водителю, разведчику и так далее) Красному — это не пустая лесть, а дань его реальным заслугам.
…Утром весьма помятые после столь активной ночи явились в штаб бригады. Там узнали, что противник активно атакует Логвиново со всех сторон, пытаясь выбить из него наших. Нужно провести туда колонну наших танков и мотопехоты. Опять никто в штабе не знает туда дороги — кроме нас. Ну что же, как сказал Гагарин: «Поехали!»
Дорога знакомая, скрытые от наблюдения, удобные для продвижения места хорошо известны — мы шли на высокой скорости, и слушали говор канонады. Уже в пути стало понятно, что противник потихоньку «очухался» и активно кроет артиллерией там, впереди. В принципе логично: теперь его главная задача — взять Логвиново и деблокировать свою группировку в Дебальцево.
До той самой господствующей (весьма относительно, кстати) над местностью высотки, на которой грозными «пугалами» стояли три наших неработающих танка, мы доскочили быстро и без задержек. А вот уже на ней возникли проблемы…
Колонна встала на холмике сразу и услышала жесточайший стрелковый бой в Логвиново. Звонкая трескотня автоматов и пулемётов, гулкие выхлопы подствольников и автоматических гранатомётов — всё это частило так, что не было никаких сомнений: противник бросил со всех сторон свою пехоту в атаку. Пехоту многочисленную и настроенную весьма решительно. И ещё наши «новоприбывшие» не только услышали, но и увидели с холма работу вражеской артиллерии…
Когда про артиллерию говорят: «Бог войны» — люди непосвящённые не понимают, что это значит. С холма же это было зримо, красочно видно — как в кино. Нарастающий многоголосый свист — огромные площади поля одномоментно перепаханы залпом «Градов». А вот там, чуть дальше и чуть позже — посолиднее, это уже «Ураган» разгрузился.
Никакое кино, даже самое красочное и со спецэффектами, не может достоверно передать картину одномоментного перепахивания гектаров земли. Каждый смотрит на это и представляет, что будет с его хрупким смертным телом, если он окажется там, куда работает вражеская артиллерия. Новоприбывшим на глазах поплохело.
Как там сказал наш знаменитый поэт‑фронтовик Симонов, который не по слухам знал, как оно ТАМ всё — на самом‑то деле:
Осталась только сила ветра
И грузный шаг по целине.
И те последних триста метров,
Где жизнь со смертью наравне.
Мощная работа артиллерии и активный пехотный бой в пункте назначения деморализовали нашу пехоту. Полюбовавшись со всевозрастающим ужасом на беспрерывные разрывы, пехота дружно села в «Уралы» и на полном ходу рванула обратно — в Углегорск. Танкисты, к счастью, не смылись. Но были деморализованы настолько, что идти вперёд не могли. Повсюду звучали пугающие и вполне достоверные слухи о вражеских танках, занявших позиции на подходах к Логвиново и расстреливавших там нашу технику. Многочисленные чадные столбы дыма, неподвижно висевшие над полем в разных местах, вполне могли быть зримым свидетельством их правдивости.
Я подошёл к танкистам, нашёл командира, и начал убеждать его в очевидной необходимости — поехать вперёд, на помощь ребятам. Он был задумчив и слегка сер, не отказывался — но и желания ехать не высказывал, только молча смотрел мимо меня. Мои аргументы, что мы на МТЛБ пойдём вместе с ними, закономерным образом, заметного всплеска энтузиазма не вызывали: что такое жестянка МТЛБ с бронёй, пробиваемой пулей — рядом с танками.
Стрелковка в Логвиново, между тем, вспыхнула, как треск костра, в который подбросили вязанку хвороста. Было понятно, что противник пошёл в атаку и сейчас додавит наше немногочисленное подразделение, отчаянно отбивавшееся там.
— Сейчас там наших забьют! — резко взвился до того молчавший Красный.
Дело в том, что в Логвинова, сейчас отмахивался от супостата наш любимый «спецназ ГРУ ДНР» — то самое подразделение, из которого мы перешли в третью бригаду народной милиции, полгода назад. Пусть отдельные начальственные козлы из этого спецназа оказались редкими мразями, о чём было рассказано ранее — но к рядовым бойцам и командирам, которые честно ходили в бой, мы сохранили самые тёплые чувства. Особенно сильно беспокоился об их судьбе Красный — он прошёл с ними гораздо больше, чем я — начиная с Константиновки.
— Сейчас мы съездим на разведку в село. Если нас не сожгут — вернёмся за вами и пойдём вместе колонной, — сказал я командиру танкистов.
И тут резко выступила с сольной арией Ангел.
Я уже отмечал ранее, что в экстремальной ситуации она легко перекрикивает «Грады». Всё‑таки многолетний опыт командования ротой спецназа и вся жизнь в армии — это неплохая школа оперного искусства. Ставит голос и формирует комплект «обертонов» из командирского лексикона (который суть матерный) на самый высший балл. Однако тут она превзошла саму себя, причём с большим отрывом.
— …Ты, герой …..й! Если хочешь героически погибнуть за Родину — скажи мне, я тебе ногу лично прострелю и отправлю в госпиталь! Пусть сюда ё…е п……сы из штаба приедут, хоть один, и идут в разведку! Нас счас сожгут, а они, с…и, будут в бомбоубежище пьянствовать и девиц штабных е…ть! Ты никуда не поедешь!.. Никто никуда не едет!..
Раскаты голоса были столь мощны, а матерные обороты в устах миниатюрной миловидной «блондинки‑лапочки» столь изощрённы, что я ощутил одновременно когнитивный диссонанс, баротравму ближнего к источнику звука уха и острое чувство смущения перед личным составом. Мелькнула мысль: «Я никогда не позволял женщине кричать на меня, что подумают танкисты?» Обернулся к ним и увидел, что танкисты, сплошь серые от переносимого ужаса, попрятались за танки и только пара физиономий самых храбрых из них на полглаза выглядывает из‑за бронированных бортов. Их психика была травмирована гораздо больше, чем моя — настолько, что они решили, что эти крики относятся к ним, а не ко мне.
