Закончился этот день «феерически‑юмористическим» случаем. Когда мы прибыли в Углегорск на штаб, наш Красный сказал что‑то не очень лестное про танкистов. Это услышал их комбат. Ему бы деликатно сделать вид, что он не расслышал, — а его перемкнуло, он уволок Красного разбираться к комбригу. Тем временем пришёл я. Как оказалось, пока меня не было, Красный в ярчайших тонах, с присущим ему самобытным красноречием охарактеризовал духовные, психологические, интеллектуальные, морально‑волевые и боевые качества танкистов. Я обратил внимание на неестественно багровый цвет лица почти всех присутствующих: кое‑кто от сдерживаемого гнева, остальные — от сдерживаемого хохота. Меня попросили сообщить, что там произошло. Я кратко сказал: «Танкисты не захотели идти в атаку — еле их вытолкали». Тут встал начальник штаба — глаза его сияли, усы топорщились от сдерживаемого хохота. Он мне пожал руку и даже более чем приветливо, вежливо сказал: «Благодарю вас, Юрий Юрьевич, можете идти отдыхать». Уже выйдя из дома, я услышал генеральский рёв, от которого завибрировали рамы в окнах, — генерал выражал своё отношение к комбату танкистов.
…Той ночью мы поехали в Горловку. Невзирая на запредельное утомление после нескольких суток боёв, невзирая на то, что на следующий день, ясное дело, будет ещё всё «ярче» и «активнее». Поехали совсем не потому, что хотели выспаться на диванах. Увы, причина была совсем другой.
Как мне сообщили бойцы моего подразделения, в это время находившиеся в расположении медицинской роты, сообщили, что моим отсутствием поспешили «продуктивно» воспользоваться горловские эмгэбэшники. Вместе с вышеупомянутым Мерко они припёрлись в подразделение, и мало того что запугивали военнослужащих — собирали их в отдельной комнате по одному и под угрозой расправы заставляли писать на меня обвинительные заключения под их диктовку. Там много чего фигурировало: похищения, пытки, убийства людей, торговля донорскими органами, но самое интересное — «создание незаконной разведывательно‑медицинской роты». Потому пришлось в решающий момент боёв ехать и всю ночь писать всякий идиотизм — многочисленные отписки «не похищал, не убивал»… Оставим в стороне «моральный уровень» тех эмгэбэшников: сами, твари, упорно сидя в тылу, как могут мешают боевым действиям, нацеленным на защиту их же родной Горловки — в которой не только они, но их семьи и дети. Оставим в стороне «интеллектуальный уровень» предъявленных обвинений: например, позже у меня был разговор с одним из этих мутантов, так на мой вопрос:
— Как вы себе представляете разведывательно‑медицинскую роту?
Последовал ответ:
— Не знаем, это вы же её придумали.
А на мой следующий вопрос:
— Где у меня на территории сотня вооружённых нигде не учтённых мужиков?
Последовал ответ:
— Неудача замысла не означает его отсутствия.
То есть чисто по Оруэллу: «мыслепреступление».
Но тут настал вопрос всерьёз задуматься о моральном облике и участии в процессе вышестоящего командования. Ясно было, что без поддержки нашего военного начальства они бы на такое ни в коем случае не решились. Тут очень кстати на ум пришли все эпизоды странного поведения нашего Соколова, который, вопреки всем нормам устава, не подписывал рапорта о неявке на воинскую службу Мерко, а также, как я выяснил тут же, вынужденно переключившись с военных задач на интриганскую гниль нашего штаба, втихаря от меня восстановил в моей роте на должности Шевцову. Картина стала складываться весьма определённая. По этому поводу закономерным образом думка мне приходила самая мрачная.
Но додумать её я не успел — утром следующего дня, как оказалось, начался решающий бой за Логвиново.
…Утром с тяжёлой от переутомления головой я печатал очередную идиотскую бумажку — отписку на неугомонную деятельность наших «бойцов невидимого тылового фронта». И тут зазвонил мобильник: командир госпитального взвода, Александр Юдин, сообщил мне, что по приказу генерала выехал в Логвиново за ранеными. Нехорошее предчувствие кольнуло моё сердце. Тиснул тангенту на рации: «Ангел, срочно ко мне!» Ангел, также серая от недосыпа, выслушала и побежала с Красным готовить «мотолыгу» к экстренному выезду. Я, весьма встревоженный, быстренько выключил комп и увешивался снарягой. Юдин был один из самых толковых, грамотных и трудолюбивых офицеров моего подразделения, на нём очень многое держалось. Я его очень ценил — буквально накануне он по пути со службы домой попал под миномётный обстрел и трогательно рассказывал о том, как мина ударила рядом, он ещё успел подумать: «Кто же теперь всю отчётную документацию Юричу делать будет?» — но мина попала в клумбу и все осколки ушли вверх. В эту ночь он, вместе с доктором Корнеевым — добровольцем, которого я уже месяц не мог втиснуть в штат невзирая на ежедневно подаваемые рапорты и кучу вакантных должностей, дежурил на нашем полевом медицинском пункте в Углегорске.
В принципе, генерал должен был поставить задачу на эвакуацию раненых (как и любую другую) мне, как начальнику службы, а я уже, исходя из наличных сил и средств, должен был определить оптимальный способ её выполнения, привлекаемый для этого личный состав и технику. Особенно в данном случае — когда нужно было вывозить раненых из блокированного противником населённого пункта, в разгар ожесточённого боя. Телефон мой генерал знал прекрасно — в иные дни звонил по нескольку раз на день. Причём даже не могу сказать: «это ж надо было подумать». В данном случае достаточно было выполнять требования устава. Но руководить в боевой обстановке — это не орать да интриги плести в уютном штабе. Как и всё время в ходе боевых действий, генерал Соколов старательно косячил — и только самопожертвование наших воинов превращало тщательно организованные им поражения в победу. При этом наши ребята щедро платили кровью, и, как правило, — самые лучшие.
Итак, когда мы на МТЛБ уже вовсю спешили к месту боя, Юдин позвонил моему советнику: сообщил, что «Урал», на котором эвакуировали раненых, подбит. Потом последовал от него ещё один звонок: легкораненых отправили своим ходом к основным силам, остаёмся с тяжелоранеными. После этого связь прервалась.
Тем временем мы наконец‑то выкатились на хорошо знакомый нам холмик, где по‑прежнему стояло три танка. Стрелковка в Логвиново бушевала такая, что вчерашний день показался полным умиротворения выходным. Однако арта почти не работала, и, пользуясь прекрасной солнечной погодой, танкисты, сидя у брони, мазали какой‑то паштет на хлеб. Сочетание солнечных лучей, вида наших безмятежно жующих воинов и моей спешки — поскорее проскочить в село на помощь нашим застрявшим там медикам привело к тому, что я совершил грубейшую ошибку. Вылез из МТЛБ без автомата. Собственно, я предполагал, что лезу на пару минут: с пригорка глянуть в бинокль подходы — и обратно в коробочку, пойдём в Логвиново. Увы, на войне из всех законов самый непреложно работающий — «закон Мэрфи»: «из всех неблагоприятных случайностей произойдёт наиболее неблагоприятная и в самый неподходящий для этого момент».
Обманутый полной тишиной вокруг (стрельба шла только в Логвиново), я вылез на большую кучу земли с биноклем. И едва приложил его к глазам, как впереди и справа, метрах в ста, не более, заговорили вражеские автоматы. Красный, с примерным мастерством выполняя задачу «беречь командира», ловко дёрнул меня за ноги. Падая, я успел подумать: «Бинокль дорогой». Поднял его над башкой и шмякнулся оземь пузом. Первая же моя фраза была: «Ни х…я себе наглая пехота!» Действительно, такого чтобы противник скрытно подошёл почти в упор и атаковал нас — за всю войну, пожалуй, не было.
Перевернулся на бок, и пряча бинокль в карман разгрузки, я обратил внимание на то, что противник работает парами, очень слаженно — один стреляет, второй молчит, видимо меняет позицию. Не видя нас, они вели огонь по МТЛБ. Ещё я обратил внимание на то, что из каждой очереди две, а то и три пули попадают в лобовую проекцию брони. Такой уровень стрелкового мастерства заставил сделать определённые выводы, которые я тут же озвучил: «Это наёмники!»
Запомнилось, как одна из пуль, отрикошетив от брони, крутилась в пыли, шипя и сияя ярким красным пламенем: скорее всего, была то ли трассирующей, то ли зажигательной.
Танкисты с похвальной быстротой попрятались в окопы, отрытые под брюхами танков, и на нашу реплику: «Стрельните хоть из чего‑то!» отвечали дружным судорожным отрицательным киванием головами.
Произошло всё вышеперечисленное гораздо быстрее, нежели возможно это прочесть. Я осознал, что у меня нет с собой автомата, — ещё хуже было то, что Красный тоже вылез из МТЛБ без своей «железки». Однако он — воистину прирождённый воин. Обычно шок у человека, внезапно попавшего под обстрел, длится не менее четырёх секунд (это у человека хорошо подготовленного). Только потом он начинает ответные, более или менее целенаправленные действия. Пока шли четыре секунды и я пытался сообразить, что делать, он успел отнять у одного из танкистов автомат, выпустить пару рожков, швырнуть гранату. Вот тут и было явлено нередкое на войне чудо под названием «помощь Всевышнего». Противник, обалдевший от такого неожиданного приёма, постреливая, откатился.
