Теперь, когда мне становится очень тяжело на душе — от тупости и предательства нашего генералитета, от импотенции (точнее — полной кастрации) нашего политического руководства и от равнодушия нашего народа, когда смотрю, как далеко зашёл практически без сопротивления наш враг, и насколько нам самим это безразлично, я часто вспоминаю этот эпизод под Логвиново. Когда‑то давно твари‑англичане, взявшие в плен Жанну Д’Арк, пытаясь обвинить её в сотрудничестве с нечистой силой, задали провокационный вопрос: «Если Бог дарует победу правой стороне — зачем же ты призываешь сражаться?» На это сильная не высокомудрым воспитанием, но духом и любовью к Родине воительница ответила: «Чтобы Бог мог дать победу в сражении, воины должны сражаться!» Просто, незамысловато, но насколько точно! Бог всегда поможет правому — надо лишь иметь мужество защищать Родину, а не отсиживаться за диваном…
Мы на МТЛБ скакнули на соседний пригорок, с которого лучше просматривались подходы. Оттуда увидели, что в поле, совсем недалеко от наших неработающих танков стоит небольшая вражеская колонна: БМП, ЗУшка на «Урале» и БТР. ЗУшка блеснула «зайчиками» стёкол. Опытный Красный сказал: «На нас наводятся». Прыгнули на броню, рывком выскочили из‑под удара — и уже на новом месте услышали тяжёлую, густую дробь: как от огромной швейной машинки. Спаренная зенитная установка лупила по полю.
Замысел противника стал очевиден. Зная, что наши танки ни стрелять, ни ходить не могут — тихонько подойти к ним пехотой, забить экипажи и занять горку, потом подогнать свою технику, запечатать наших в Логвиново и забить окончательным штурмом со всех сторон. И, таким образом, деблокировать свою группировку. Но, милостью Божией, их пехота не выдержала не такого уж мощного нашего огневого противодействия — не пошла на штурм в нужный момент, а напротив, откатилась. И техника пока застряла в поле на подходах. Однако ситуацию надо было разруливать: мне нужна была связь с командованием. Как всегда в такие минуты: активный бой да ещё где‑то в полях, мобильная связь «легла» (а другой у нас и не было). Ловился сотовый далеко не везде: пришлось поездить по полю, под активным обстрелом, прежде чем мы нашли место с устойчивым приёмом телефонной связи. При этом по нам постоянно работала стрелковка — с разных мест и довольно точно, с небольшой дистанции. Было очевидно, что противник небольшими группами просочился на несколько километров внутрь занимаемой нами территории и его бойцы — везде. Такая решительная, требующая неплохой выучки и совершенно непривычная для противника тактика заставила меня повторить: «Это наёмники».
При этих наших «перескоках» в поисках места для связи произошёл ещё один «прикольный» эпизод — я потерял свой мобильник. А там — куча контактов со всеми, в том числе и с командованием. К счастью, мы быстро определили место, где он может лежать, и так же быстро под огнём отыскали его — Слава Всевышнему!
Наконец, удалось дозвониться до начштаба и доложить ему обстановку. Тот ответил: «Танковая колонна выходит к вам, продержитесь двадцать минут!» Большое счастье, что помимо «генерала Соколова» у нас был начальник штаба — грамотный, толковый и решительный офицер.
Важной особенностью сложившейся ситуации было то, что мы имели чёткое представление о степени «географической осведомлённости» командного состава — иначе говоря, понимали, что танкисты идут без проводника и скорее всего заблудятся. А поле насыщено группами вражеской пехоты — очень хорошо обученной. Если колонна сослепу напорется на подготовленную противотанковую засаду, запросто может повториться первый день штурма под Углегорском: дымы над горящими боевыми машинами, обугленные тела наших бойцов, и отходящие уцелевшие машины. В принципе, для такого сценария достаточно было бы одного расчёта ПТУРа. При этом ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы такое произошло: сорванная атака означала не только гибель танкистов. Она означала ещё и гибель наших друзей из спецназа ДНР, отчаянно отбивавшихся от противника в Логвиново, а ещё — провал всей операции по окружению и уничтожению вражеской группировки. Все наши убитые и раненые — все зря. Такого нельзя было допустить.
Судя по тому, что по нашей МТЛБ стрелковкой работали много, но ни разу не отработали из чего‑либо противотанкового, напрашивался вывод, что на этом участке у противника ничего такого нет. Значит, если провести танки именно здесь — получится очень даже славно. Много рубленного гранями танковых траков фарша из раздавленных укропов. Где перехватить колонну, чтобы она не заблудилась? Ответ тоже был очевиден: на броде через речку. Он один, и до него ходившей ранее техникой накатана немереной глубины колея.
Скакнули к броду, в ожидании техники открыли по нескольку банок паштета — любопытная сместь красителей, картона и консервантов. Кстати, неизменно хороша была укропская трофейная тушёнка — в отличие от смеси сои и химии, которой наполнялись наши банки (помню любопытную в своей искренности надпись «свинина растительного происхождения»), у них в банках даже жира не было — чуть желе и сплошные волокна мяса. Это для тех, кто любит посмеяться над «тупыми и вороватыми тыловиками укров». Словом, как сказал Гоголь: «над кем смеётесь? Над собой смеётесь!»
Не успели. Красный прислушался к своему животу и ломанулся в близлежащие кусты. Уже на ходу просигнализировал: «Ну, как всегда. Что‑то я очкую!» Нам ничего не надо было пояснять. На весь спецназ ДНР была известна безошибочная примета: в боевой обстановке живот у Красного прихватывает только непосредственно перед самой дикой зарубой. Мы судорожно завертели головами в ожидании опасности — издалека донёсся лязг траков, через брод полезла наша небольшая колонна: штук пять танков, пара БМП.
Я выбежал к броне, нашёл командира, кратко разъяснил ситуацию. Несколько человек офицерского состава пересели к нам на МТЛБ — и мы пошли головными. Скрытно выехали через посадку на прежнее наше место — километрах в пяти отсюда, нагло, на бугре торчала вражеская техника, видимо ожидая, пока их пехота додавит‑таки наших танкистов на «неработающих» танках. Отчаянная стрельба доносилась из Логвиново аж сюда, но на холме, где стояли наши танкисты, по‑прежнему было тихо — не иначе как Милостью Божией наши пара жалких рожков и одна граната произвели неожиданно сильное впечатление на вражескую пехоту, и та лезть пока побоялась.
Красный, на редкость чёткой жестикуляцией и формулировками, буквально в паре слов обрисовал старшему танкистов диспозицию и расположение наших и противника, а также оптимальные подходы. Не раз я удивлялся и прежде, насколько у него чёткий и грамотный слог становится в критические минуты — причём при полном отсутствии не только военной подготовки, но и какого бы то ни было образования. «Может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать!»
Старший колонны зловеще оскалился. Танки развернулись за посадкой и… Знаете ли вы фразу: «Пиздец подкрался незаметно?» Ничего другого не пришло мне на ум, когда, рассыпавшись цепью, наши танки и БМП пошли на хохломутантскую технику — БМП, БТР и ЗУшку на «Урале». БМП успела только развернуться. ЗУшка удирала довольно долго — пока красивый столб чёрного дыма не украсил её тушу. Дольше всех смывался БТР: даже получив одно попадание, этот уродец сумел заехать за крайние дома Логвиново (забегая вперёд скажу — там его и дожгла наша доблестная пехота). Вражеская пехота в поле стремительно заткнулась и начала разбегаться — кто успел.
Подъехал один медицинский МТЛБ — нам его прислали с другой бригады на усиление нас. К сожалению, необстрелянный экипаж заменжевался. Я их несколько раз приглашал ехать за нами — даже один раз, проехав несколько сот метров, увидел, что они не едут, и вернулся за ними. Наконец, они поехали, но лучше бы этого не делали. Нерешимость в бою — одна из самых тяжких ошибок, чреватых самыми разнообразными осложнениями, довольно часто — кровавыми.
Мы сели на МТЛБ и поехали по полю за танками. Проехали мимо развороченной вражеской БМП с открытыми дверцами, мимо чадящего «Урала». Проклятые Богом хохлопитеки, продавшие Веру и память предков за «безвизовый въезд у Еуропу» (который, как оказалось теперь, им и не светит), ехали на этих машинах, чтобы убить нас, потом убить ребят. И теперь получили своё — вон горят и валяются. Трудно передать хищную радость, которую испытываешь, когда видишь уничтоженную технику — только что ехавшую, чтобы убить тебя.
Фраза: «вокруг стоял кромешный ад» от частого использования литераторами поблекла и подутратила свою яркость, стала шаблонной. Кратко говоря, нет слов в человеческом языке — даже самом выразительном, русском — чтобы рассказать, что мы там увидели. Дым висел как плотное одеяло — над самой головой. Я ещё успел порадоваться, что эта пелена скрывает нас от вражеских гранатомётов. Днём было темнее, чем самой тёмной ночью — метров на десять видно, а далее — сплошная чёрная пелена.
