Первый секретарь ЦК КПЗ В. Вяляс имел основание на XVI пленуме ЦК компартии Эстонии 7 декабря 1989 г. заявить: «Давайте называть вещи своими именами. Верховный Совет ЭССР заявил 12 ноября, что вступление Эстонии в состав СССР в 1940 году не отражало свободного волеизъявления эстонского народа. И эстонский народ всегда осознавал это, знали это и члены Государственной думы, принявшие в 1940 году решение… То, что каждый народ желает жить в условиях своей государственности, является столь неоспоримой, элементарной истиной, что для ее выяснения бессмысленно проводить съезды и референдумы»[724].
С правовой точки зрения такое судьбоносное для народов решение, как вступление их республик в состав СССР, должен был принимать сам народ путем референдума, а не парламенты, к тому же сформированные путем выборов с грубыми нарушениями демократии.
Было ли решение о вхождении Прибалтийских республик в состав СССР оптимальным в тех сложных условиях? Видимо, существовало иное, альтернативное решение. В частности, в этих странах по желанию их народов мог бы быть установлен народно-демократический строй при сохранении их государственного суверенитета. Они могли бы установить конфедеративные отношения с СССР, располагая при этом широкой автономией. При таком развитии событий был бы сохранен их государственный суверенитет, одновременно обеспечивались бы политические и военные интересы Советского Союза, так как на основе соответствующих договоров в Прибалтике дислоцировались бы крупные вооруженные силы.
В своем докладе на VII сессии Верховного Совета СССР 1 августа 1940 г. Молотов, конечно, высоко оценил «стремление» Эстонии, Латвии и Литвы войти в состав Советского Союза. Он заявил, что их вхождение в СССР обеспечит им быстрый экономический подъем и всесторонний расцвет национальной культуры, будет укреплена их безопасность[725]. Но все же главное внимание Молотов обратил на военно-стратегические выгоды для Советского Союза. Вхождение Прибалтийских стран в СССР дало прибавку населения в 6 млн. человек (Литва – 2 880 тыс. человек, Латвия – 1 950 тыс. и Эстония 1 120 тыс.). «Первостепенное значение для нашей страны, – говорил Молотов, – имеет тот факт, что отныне границы Советского Союза будут перенесены на побережье Балтийского моря. Вместе с этим у нашей страны появляются свои незамерзающие порты в Балтийском море, в которых у нас такая большая нужда»[726].
Конечно же, вхождение Прибалтийских республик в состав СССР следует рассматривать в контексте общей ситуации в восточноевропейском регионе, сложившейся в конце 30-х – начале 40-х годов. Но было бы неправомерно оправдывать таким образом те противоправные методы, которыми осуществлялась политика советского руководства в Прибалтийских республиках, включая и их вхождение в состав Советского Союза. Трудно согласиться с утверждением, что решение о вхождении в СССР получило поддержку Прибалтийских стран, потому что в этом они якобы видели надежную гарантию от угрозы фашистского порабощения. Народы Прибалтики видели определенную защиту от агрессии со стороны Германии только во вступлении советских войск в их страны осенью 1939 г., но никак не в событиях лета 1940 г.
Уместно поставить вопрос, действительно ли народы Прибалтики предпочли социалистический выбор существовавшему тогда буржуазно-демократическому строю? Видимо, большинство населения Прибалтийских республик не считали этот вариант самым оптимальным в сложившейся обстановке. Народы Прибалтики верили, что их нейтральный статус может обеспечить им возможность избежать как немецкой, так и советской оккупации. Они хорошо знали террористический характер оккупационного режима гитлеровцев. Что же касается общественно-политического строя в СССР, то народы были достаточно информированы о нем, чтобы иметь реальное представление о том, какой «социализм» там построен или строится.
Оценивая политический характер тех процессов, которые происходили в Прибалтийских республиках летом 1940 г., нельзя признать убедительным тезис, будто «в рамках СССР в республиках сохранялась национальная государственность балтийских народов, хотя принципы этой государственности были серьезно деформированы под воздействием сталинской командно-административной системы»[727]. Но ведь никакая «национальная государственность» не может «сохраняться», если она «серьезно деформирована». К тому же сам Советский Союз не был правовым государством.
Своими действиями в Прибалтике СССР в одностороннем порядке нарушил всю систему договоров 1920–1939 гг., которая вытекала из права народов на свободное самоопределение и регулировала отношения между СССР и каждой из республик этого региона. В постановлении Верховного Совета ЭССР «Об историко-правовой оценке событий, имевших место в Эстонии в 1940 году», принятом 12 ноября 1989 г., отмечается что «внешнеполитические и военные акции, предпринятые сталинским руководством Советского Союза против Эстонской республики в 1940 году, квалифицируются как агрессия, военная оккупация и аннексия Эстонской республики», и делается вывод, что «включение Эстонии в 1940 году в состав Советского Союза не было правомерным»[728].
Не в полной мере выясненным остается вопрос, существовал ли в Прибалтике с 1939 г. статус оккупированных стран. По этому вопросу имеется три точки зрения. Сторонники первой считают оккупацией весь период пребывания в этом регионе советских войск начиная с сентября – октября 1939 г. Другие исследователи усматривают оккупацию с лета 1940 г., т. е. с прибытия крупных контингентов советских войск и последующего незаконного вступления Прибалтийских стран в состав Советского Союза. Наконец, третьи вообще отрицают наличие советской оккупации.
Вот как по этому вопросу высказался секретариат временного ЦК КПЛ (на платформе КПСС) в заявлении «О постановлении Верховного Совета Литовской ССР от 7 февраля 1990 года «О советско-германских договорах от 1939 года и ликвидации их последствий для Литвы»: «Рассуждения об «оккупации» и «аннексии» Литвы летом 1940 года несостоятельны и необоснованны, потому что советские войска были введены в Литву на основе договора и согласия обеих сторон. Советские войска не вмешивались во внутренние дела Литвы и не устанавливали оккупационного режима»[729].
Подобный разнобой мнений объясняется не только различиями в политических взглядах авторов, но и тем, что в международном праве еще не выработаны критерии для определения такой категории, как оккупация. В XVIII – XIX вв. под оккупацией подразумевалось занятие территории, никому прежде не принадлежавшей. Наличие коренного населения при этом в расчет не бралось. Однако события XX в. и особенно первая мировая война, 30-е годы, вторая мировая воина и первый послевоенный период значительно «обогатили» арсенал разнообразных форм господства воевавших стран на занятых ими территориях. К сожалению, эта практика еще не настолько обобщена, чтобы дать научно обоснованную дефиницию понятия «оккупация», ибо до сих пор она отягощена идеологизированными стереотипами.
Нас не может в полной мере удовлетворить определение термина «оккупация», данное, например, в Советской военной энциклопедии. В ней сказано, что военная оккупация «в международном праве – временное занятие вооруженными силами территории противника»[730]. Подобное определение не отвечает на вопрос, как же определить акцию страны, которая своими вооруженными силами заняла территорию соседнего государства не в условиях войны, а в мирное время, и эта акция сопровождалась аннексией.
Не все ясно и в отношении критериев, которыми характеризуется оккупация и в военное время. Возьмем практику немецко-фашистских агрессоров в годы второй мировой войны. Если за основу понятия «оккупация» взять факт ликвидации существовавшего до ее начала общественного и государственного строя в той или иной захваченной стране, то, строго говоря, оккупированной можно назвать лишь часть территории Советского Союза. Во всех остальных странах Европы тип общественного и государственного строя захватчиками был сохранен. Можно ли на этом основании отрицать наличие в них оккупации? Конечно, нет. То же касается и сохранения или ликвидации национальных правительств. Только в Советском Союзе и в Польше гитлеровцы и не пытались создавать марионеточные центральные правительства, хотя национальные местные власти существовали. В других же странах остались различные формы участия национальных органов в управлении. Значит, наличие или отсутствие прежнего строя или правительства не может быть единственным критерием для определения статуса оккупации.
Единственным и универсальным критерием не может служить и господство, установленное победителем путем вооруженной борьбы, военными действиями. При подобном варианте, например, Австрия не подпадает под категорию оккупированных стран. Тем не менее антигитлеровская коалиция признала за ней статус оккупированной страны, оккупация которой была осуществлена путем мирным, хотя и с угрозой применения насилия. Даже инкорпорация Австрии в состав рейха была осуществлена, казалось бы, «демократическим» путем – народным референдумом, но в присутствии войск вермахта.
