Каунт Бейси (1904–1984)
Родился в штате Нью-Джерси. В 20-е выступал в Канзас-Сити в ансамбле Уолтера Пейджа «Blue Devils», а также в оркестре Бенни Мотена. В 1935-м образовал собственный коллектив. Сначала играл в Чикаго, позднее перебрался в Нью-Йорк. В 1950-м временно распустил оркестр. В кризисные для джаза 60-е продолжал играть свинг. Первоклассный бэндлидер и пианист страйд-стиля.
Точно помню, что был ослеплен, увидев в первый раз фотографию Джерри Маллигана на обложке альбома.
Молодой, высокий, щеголеватый блондин, с короткой стрижкой. Костюм в стиле «лиги плюща»[9], белая рубашка с черным узким вязаным галстуком. Угловатый, упрямый подбородок и сияющие молодостью светло-голубые глаза. В руке — блестящий баритон-саксофон. В общем, эталон изящества, чистоты и спокойствия. То было начало 60-х, поэтому казалось, что между американской реальностью, олицетворением которой являлся Джерри Маллиган, и тем миром, в котором жил я, лежала пропасть в несколько десятков световых лет.
Наверное, поэтому Джерри Маллиган в первую очередь ассоциируется у меня с внешностью (фотографией), а не с музыкой. Вечный юноша, играющий кул-джаз под ярким калифорнийским солнцем. Безупречная внешность, на лице ни облачка. Музыка, полная красивой печали, — единственное, что омрачает картину…
О том, что Джерри Маллиган достаточно долгое время страдал от жизненных неурядиц, наркотической зависимости и депрессии, я узнал значительно позже. Сидя в тюрьме, музыканту пришлось пройти через многое, ради того чтобы выжить. В Америке, в годы его молодости, джаз, несмотря на небывалую энергетику и оригинальность, приравнивался к музыке «андерграунда».
Впрочем, по его фотографиям и музыке этого не скажешь.
Наивный трепет чувственной души — вот что постоянно ощущаешь в игре Джерри Маллигана. Эта чистота вызывает глубокое уважение к музыке. По сравнению с хрупким, ярким баритон-саксофоном Пеппера Адамса, саксофон Маллигана звучит глубоко и нежно. Кому-то подобная манера исполнения может показаться слишком правильной, однако в ней, несомненно, есть что-то убедительное.
Впервые я услышал Джерри Маллигана «вживую» в конце 80-х в Мадарао-Такахара, на Ньюпортском джазовом фестивале[10]. Для Маллигана, в прошлом аранжировщика, руководить собственным ансамблем было мечтой всей жизни. Правда, не все в конечном итоге сложилось удачно, но тогда он просто сиял от счастья. Разгар лета. Концерт на открытом воздухе. Уже немолодой и бородатый Джерри Маллиган ловко управляет музыкантами, каждый из которых наполовину младше его. Складывается впечатление, что это не люди, а музыкальные инструменты.
У Джерри Маллигана практически нет неудачных альбомов. Впрочем, в конце тяжелого, изматывающего дня хочется налить в стаканчик виски и поставить «What Is There To Say?». Мягкая труба Арта Фармера и нежный, густой, как ночной мрак, баритон-сакс Маллигана уносят куда-то далеко-далеко. Туда, где тихо и где знают, что такое душевная боль.
WHAT IS THERE TO SAY? (Columbia CL-1307)
Джерри Маллиган (1927–1996)
Родился в штате Нью-Йорк. В 40-е был аранжировщиком у Джина Крупы. В 1948-м выступал аранжировщиком и баритон-саксофонистом в нонете Майлза Дэйвиса. В 1952-м вместе с Четом Бейкером образовал легендарный квартет без пианиста. Экспериментируя со сложными, контрапунктными формами, внес существенный вклад в развитие джазовой школы Западного побережья. Вернувшись в Нью-Йорк, выступал в известных коллективах, оставив после себя много ценных записей.
Мелодичные и романтичные хиты «Pretend» и «Too Young» были первым, что я услышал у Нэта «Кинга» Коула. Их тогда часто крутили по радио, а транзисторный приемник по тем временам был высшим достижением технической мысли. Шел 1960 год. К тому времени Нэт Коул уже практически забросил игру на пианино, всецело отдавшись сольной карьере вокалиста. Солируя своим знаменитым слегка гнусавым голосом в популярных джаз-бэндах и струнных оркестрах, Нэт Коул приносил лейблу «Кэпитол» один хит за другим. Удивительно: любая композиция в его исполнении казалась чувственной и печальной. Например, такая вещь, как «Rambling Rose».
Мне почему-то всегда казалось, что «South of the Border» — это песня Нэта «Кинга» Коула. В свое время я даже написал роман «К югу от границы, на запад от солнца». Правда, позднее мне кто-то сказал, что Нэт Коул никогда не пел эту песню (по крайней мере, не записывал). «Не может быть!» — подумал я. Однако, изучив дискографию, к своему удивлению, обнаружил, что Нэт «Кинг» Коул действительно ее не исполнял. Музыкант выпустил несколько «латинских альбомов», но почему-то ни на одном из них этого трека не было.
Получается, что я написал целую книгу, основываясь на том, чего на самом деле не существовало. Впрочем, положа руку на сердце, мне кажется, что так даже лучше. Ведь, читая книги, в конечном счете убеждаешься, что многие из них основаны на чистом вымысле.
Винил «After Midnight» был записан в 1956 году. Это наиболее джазовая запись Нэта «Кинга» Коула со времени начала его тесного сотрудничества с «Кэпитол». Обычная ритм-секция (разумеется, на пианино — сам Нэт Коул) плюс гости-солисты в лице Гарри Эдисона, Уилли Смита, Хуана Тизола и Стаффа Смита. Неповторимая игра профессионалов — не яркая и не скромная, с чувством меры.
«After Midnight» — это не джем-сейшн. Каждый исполнитель знает свое место. Представьте себе картину: музыканты зашли в джаз-клуб после работы, и вдруг их просят что-нибудь сыграть. Вот они уже на сцене. С легкостью, как бы забавы ради, сыграли несколько вещей. Надо признать, что замысел удался — пластинка получилась веселой.
На мой взгляд, наиболее сильное впечатление на этом диске производит скрипичное соло в исполнении Стаффа Смита в композиции «Sometimes I'm Happy». Я бы сказал, что это самая выразительная джазовая скрипка из всех, что мне доводилось слышать. Тем, кто еще не слышал скрипку в джазе, настоятельно рекомендую этот винил.
Очаровательная скрипка Смита не мешает тщательно прожевывающему слова Нэту «Кингу» Коулу и не подавляется им. Инструмент в руках мастера открыто передает трепет человеческой души.
Услышав эту песню, хочется любить.
AFTER MIDNIGHT (Capitol W-782)
Нэт «Кинг» Коул (1917–1965)
Родился в штате Алабама. В 1939-м вместе с Оскаром Муром образовал «Nat King Cole Trio» — образец современного джазового трио, в котором пианино, гитара и контрабас выступали на равных. Первоклассный пианист, испытавший влияние Эрла Хайнза и игравший бодрый, веселый свинг. Позднее благодаря своему сладкому, грубоватому голосу стал выдающимся джазовым вокалистом.
Диззи Гиллеспи можно назвать наиболее ярким представителем популярного в 40-е годы бибопа. Голубой берет, стильные очки в черной оправе, козлиная бородка, свободный костюм, чудная, задранная вверх труба, эксцентричное поведение на сцене — все это соответствовало не только образу Гиллеспи, но и всей тогдашней музыкальной моде.
Спустя 50 лет, пожалуй, ни у кого не вызовет сомнений, что по своему охвату и глубине великолепное и оригинальное качество исполнения Чарли Паркера превосходило яркую, острую и порой заумную игру Диззи Гиллеспи. Иначе это можно было бы выразить так: если Паркер — блестящий миф, то Гиллеспи — первоклассная легенда.
Послушайте их совместные выступления, и вам станет ясно, что оба они открывали друг в друге что-то новое, каждый словно дополнял партнера. Стоило Паркеру начать захлебываться в чарующей мелодике и собственном имидже, как Гиллеспи вносил «свежую струю», не давая ему выйти за рамки дозволенного. Стоило образоваться малейшему облачку, как Гиллеспи рубил его острым ножом. Можно сказать, что именно ему приходилось брать удары на себя. Каждый раз, когда бывалые и задиристые ребята в лице Паркера, Пауэлла и Монка начинали перегибать палку, Гиллеспи, обладавшему относительным чувством меры, приходилось выступать в роли арбитра.
И все же, несмотря на это, необузданность и безумие, наполняющие игру Гиллеспи, — вот та особенность, которую не встретишь у других исполнителей. Что-то неземное, рвущееся из глубин души. На мой взгляд, истинная прелесть музыки Диззи Гиллеспи заключается в ее взаимоисключающем и вместе с тем таком естественно гармоничном и удивительном сочетании самобытности с реальностью. Что касается игры Паркера, то если в ней вдруг чего-то недоставало, она непременно вступала в неразумные противоречия с собой, приводя к дисгармонии.
Если говорить о периоде после смерти Паркера, то мне больше по душе игра Гиллеспи в составе собственного бэнда или крупных джазовых оркестров, нежели импровизаторство в небольших коллективах. Правда, к тому времени биг-бэнды уже стали выходить из моды, что было отнюдь не в пользу Гиллеспи. Само исполнение осталось на очень высоком уровне. В массивном, атакующем звуке отчетливо слышится волшебный трепет души. Это одновременно и веселый праздник, и реквием, и терзающая душу зрелость. А вот от влияния Паркера, к сожалению, не осталось и следа.
