Завадский. – А вам не было известно, что в составе миссии при святейшем престоле требовали отозвания Манасевича, как компрометирующего?
Штюрмер. – Нет, я этого не помню; может, в памятной записке, которая мне была подана, там это есть, но я об этом ничего не знаю.
Завадский. – И о роли, какую в Париже в сыске принимал Манасевич, вам тоже неизвестно?
Штюрмер. – Нет. Помню, что это слово «сыск в Париже» упоминалось, потому что это было кажется в последнее время.
Завадский. – Вот вы говорили, что вы дурное узнали о Манасевиче, не ранее, как поднялся этот процесс, значит в последнюю пору. А до этого не было такого происшествия, относительно книги о России, которая должна была выйти на французском языке? Участвовал тут Мануйлов и сообщал вам об этой книге?
Штюрмер. – О России?
Завадский. – О государственных деятелях России предполагалась книга, будто бы, в Париже к изданию 1916 года, в которой упоминалось и о вас, при чем Манасевич, тревожась о вас, что о вас будет дурно там написано, решил, что нужно предупредить выход этой книги.
Штюрмер. – Ничего подобного. Первый раз слышу о том, что будто бы предполагался выход такой книги, где обо мне будут дурно отзываться. Какое же было отношение Мануйлова?
Завадский. – У нас есть сведения об этом.
Штюрмер. – Нет, я этого не знаю, если я это говорю, но об этом не помню, не знаю никакой книги.
Смиттен. – Князь Волконский, в качестве товарища министра внутренних дел, не имел ли, при своем вступлении или при вашем вступлении в должность министра, беседы с вами о том, что Манасевич вполне бескорыстный человек? Не говорили ли вы, что он вам навязан и что вы хотели бы от него отделаться?
Штюрмер. – По поводу того, что было после секретарства?
Смиттен. – Секретарство было в январе, а была ли у вас какая-нибудь беседа с Волконским, не высказывали ли вы, что Манасевич-Мануйлов был вам навязан?
Штюрмер. – Я говорил ему, что я не могу простить, что он назвался моим секретарем, и я ему высказал, что я им недоволен, но чтобы сказать – хорошо, что вы мне это сказали…
Смиттен. – Что князь Волконский говорил при этой беседе?
Штюрмер. – Я не помню. Вы не знаете, что такое министр внутренних дел. Каждый день столько дела. Совершенно не помню.
Соколов. – Вы не высказывали князю Волконскому, что Манасевич навязан, что вы недовольны, что человек называет себя чужими именами, чужими должностями.
Штюрмер. – Очень может быть, что я это говорил. От людей близких я это не скрывал. Я помню, что мне кто-то говорил из Министерства Внутренних Дел о нем. Тогда я спрашивал: это такой черненький, маленький, который был за границей. – Нет, он теперь здесь. – Он служил тогда информатором в Министерстве Внутренних Дел, по какому департаменту – не знаю, но знаю, что в октябре он был информатором и получал 400 рублей. Эта цифра у меня осталась в памяти.
Соколов. – Я спрашиваю вас по поводу навязывания. Кем был навязан Манасевич? «Навязан» говорят тогда, когда нельзя отказаться. Не вы его искали, кто вам его указал?
Штюрмер. – Вероятно, Министерство Внутренних Дел или Белецкий, или Хвостов. Слово «навязан» я не помню, чтобы я говорил. Наконец, вы изволите видеть, он получал 12.000 рублей и был доклад о том, чтобы ему прибавить еще 6.000 рублей, а я ему дал всего 6.000 рублей.
Соколов. – Когда начался процесс Манасевича, вам известно было, что были хлопоты процесс погасить, отложить дело?
Штюрмер. – Я знаю, что этого не было.
Соколов. – Вам известно, что дело было назначено к слушанию, но потом было отложено?
Штюрмер. – Да, я это знал.
Соколов. – Вам известно, что для этого делались особые шаги, министр юстиции писал об этом, была переписка между министром юстиции и председателем суда?
Штюрмер. – Я могу сказать только по городским слухам. Меня это не касалось, как председателя Совета Министров, я в это не вмешивался.
Соколов. – Но вы, как глава правительства, не можете ли объяснить нам, почему процесс скомпрометированного чиновника то откладывается, то назначается, то употребляется какое-то давление, чтобы его прекратить?
Штюрмер. – Могу сказать одно, что я уже говорил, он был назначен заведывать Распутиным.
Соколов. – Почему процесс чиновника, скомпрометированного по службе, вызывает такое волнение и кто те силы, те лица, которые могут оказывать давление и на суд и на министра юстиции?
Штюрмер. – Они не оказали давления.
Соколов. – Кто эти люди, которые оказывали это давление?
Штюрмер. – Позвольте мне на это не отвечать, вы отлично знаете, в чем дело. Я не могу говорить, это дело меня не касалось.
Соколов. – Я потому спрашиваю, что мне это неясно; я хотел бы, чтобы вся Россия, заинтересованная, как это случилось, узнала, что в процессе чиновника, который вызывает такое волнение, пускаются в ход почти политические силы.
Штюрмер. – Я могу сказать, что один раз приехал в Совет Министров министр юстиции Макаров и заявил: «Вы знаете, что сегодня или вчера Манасевич, о котором не было речи с августа месяца, что он арестован и что с ним сделался удар, и местный врач дает такое заключение, что за ним надо ходить; там, где он сидит в тюремном заключении, это невозможно, но, сказал мне Макаров – я решил назначить особую комиссию и прокурору палаты говорил об этом, чтобы назначить особую комиссию его свидетельствовать». – А затем через несколько дней в следующее заседание эта особая комиссия пришла к заключению, что его тут содержать нельзя, и он был отпущен на дом. Вот, что я слышал.
Соколов. – Вы на мой вопрос сказали, что добивались, но не добились. Так, что вы знаете?
Штюрмер. – Я знаю, что дело следствия потом было отложено, и если добивались, чтобы дело было снято, то совсем этого не добились.
Соколов. – О процессе добивания и старания отложить, что вам известно?
Штюрмер. – Все дело идет о Распутине, а как велось дело, как добивались, я не знаю.
Соколов. – Вы сказали, вам это известно и ясно. Вы думаете, что и мы знаем. Будьте любезны сказать ваше предположение, что вам известно.
Штюрмер. – Что об этом, вероятно, хлопотал Распутин.
Соколов. – Через кого он хлопотал?
Штюрмер. – Не знаю. Посредственные или непосредственные отношения были.
Соколов. – Ведь вы наблюдали за Распутиным, читали записи филеров, кто у него бывал, кто личностью Распутина интересовался. Через кого Распутин мог добиваться давления на министра юстиции и суд?
Штюрмер. – Я у него никогда в жизни не был и не знаю, где он живет.
Соколов. – Так что, через кого добивался Распутин, вы не можете сказать?
Штюрмер. – Позвольте мне этого не говорить.
Соколов. – Вы ссылаетесь на служебную тайну; какой у вас имеется мотив, чтобы не отвечать Следственной Комиссии?
Штюрмер. – Мне это было сказано доверительно.
Соколов. – Кем было сказано?
Штюрмер. – То, что было сказано относительно Распутина, касалось дела Ржевского, мне было сказано доверительно.
Соколов. – Я спрашиваю вообще о Распутине. Вы говорите – позвольте не отвечать, через кого Распутин хлопотал.
Штюрмер. – Через кого хлопотал я могу сказать свое заключение. Думаю, что он хлопотал в Царском Селе.
Соколов. – Через кого?
Штюрмер. – У него была знакомая, госпожа Вырубова.
Соколов. – Что вы знаете об отношении Распутина к Вырубовой?
Штюрмер. – Она была им совершенно загипнотизирована, она считала его за какого-то прорицателя, чуть не за святого человека.
Соколов. – А на кого Вырубова могла влиять?
Штюрмер. – Думаю, что перед известными лицами в Царском Селе могла ходатайствовать.
Соколов. – На кого она имела влияние?
Штюрмер. – Не влияние, а думаю, она могла просить.
Соколов. – Кого просить?
Штюрмер. – Думаю, что государыню, при которой она состояла.
Соколов. – Вы думаете, что Распутин влиял на Вырубову, а Вырубова на императрицу?
Штюрмер. – Что Вырубова имела к нему отношение – это мне известно, но дальше я не знаю. Она имела к нему поклонение, а дальше я не знаю.
