Штюрмер. – Она не то что сочувствовала одним и не сочувствовала другим, ее волновало, когда говорили слишком сильно и делали нападки на правительство. Но не было принципа, которого она бы держалась, правого или левого взгляда, она в это не входила, но, если бывали какие-нибудь выступления, слова слишком резкие, тяжелые, это встречало ее неудовольствие.
Соколов. – Значит, вам приходилось говорить, что Государственная Дума так или иначе, более резко или более мягко реагирует на правительственную деятельность?
Штюрмер. – Критикует. Она была недовольна резкой критикой.
Соколов. – Как она относилась к вопросу о том, как добиться, чтобы этой резкой критики не было?
Штюрмер. – Я помню один случай, когда мне пришлось сказать, что во Франции и Англии, которые более культурные государства, бывают еще более резкие выходки.
Соколов. – Были разговоры по поводу выступления первого ноября, когда были резкие нападки по вашему адресу?
Штюрмер. – Она щадила меня, потому что выступления были настолько неверные. Конечно, я сам об этом не говорил. Она о себе – что там говорилось, – не упоминала.
Соколов. – Вы так чувствовали, или это ваше умозаключение, что она не касалась этой темы? Тогда не возникал вопрос, что тем министрам следует выйти в отставку, что следует подчиниться общественному мнению, или, наоборот, она не говорила, чтобы Государственная Дума подчинилась взглядам правительства?
Штюрмер. – Само собой, было. Когда это было, я сейчас же поставил вопрос, что я справиться не могу. Я даже поставил его раньше, когда не открылась Дума и когда председатель Государственной Думы Родзянко был у меня (я лежал с больной ногой).
Соколов. – Вы говорите о вашем отношении, а отношение императрицы?
Штюрмер. – Я говорил, что не могу оставаться.
Соколов. – Вы сказали это молодой императрице? Как она отнеслась к этому?
Штюрмер. – Она меня щадила.
Соколов. – Не нашла ли она необходимым, щадя вас, написать государю о том, чтобы ваша отставка не была принята, чтобы вы были оставлены председателем Совета Министров?
Штюрмер. – Я думаю, что этого не было, потому что я видел государыню перед самым отъездом в Ставку. Я этого не формулировал. Потом я не заметил в словах государыни какого-нибудь волнения. Сейчас же председатель Совета Министров Горемыкин вышел в отставку, на другой день то же самое, и я должен был сделать.
Соколов. – Во время вашего пребывания у власти в должности министра внутренних дел и должности председателя Совета Министров у вас не возникал среди ваших сотрудников по правительству вопрос о том, что роспуск Государственной Думы, или отложение заседания Государственной Думы, временное приостановление, может вызвать в населении брожение, недовольство, враждебные, по отношению правительства, действия?
Штюрмер. – Конечно, большинство думало, что этого следует избегать.
Соколов. – Так что такие опасения существовали?
Штюрмер. – Были разговоры. В особенности, когда был съезд представителей управ в Москве.
Соколов. – Это было в октябре месяце?
Штюрмер. – Да. Большинство, и я лично, держались того взгляда, чтобы до последней возможности не допускать закрытия Государственной Думы, не то что перерыва, а отсрочки закрытия Государственной Думы.
Соколов. – Как вы относились к отсрочке или перерыву?
Штюрмер. – При мне не было перерыва, я отстранился от перерыва сокращением срока. Государственная Дума закрылась 21 июня, так что собственно я не имел случая говорить об отсрочке; когда она открылась 1 ноября, судьба ее была решена. Я только себе представлял так: если Государственная Дума будет действовать, как в предшествующей сессии, которая сошла благополучно с критикой отдельных ведомств, но без удаления предметов[*] занятий, если будет так, слава богу. Если будет иначе, – то все-таки сокращать срок не следует, следует итти дальше; если же будет что-либо нежелательное, то тогда можно будет закрыть.
Соколов. – Как вы ожидали, как отнесется население к предполагаемому вами решению, сокращению занятий Государственной Думы?
Штюрмер. – Я не могу вам ответить на это. Если бы я знал, что население относится ко мне отрицательно, тогда бы я сказал, что этим нельзя рисковать, тогда мне и может быть надо было сейчас же уходить.
Соколов. – Вы 1 или 2 ноября не входили в Совет Министров с тем, что правительство встречает со стороны Государственной Думы резкие нападки, но что ее надо разогнать?
Штюрмер. – Нет. После 1 ноября я не мог вносить этого, потому что шла речь о том, что не надо в Совет Министров внести вопрос о том, что я считаю себя оскорбленным клеветою, которую член Государственной Думы Милюков сказал по поводу моего взяточничества и моей измены. Я обращался в Совет Министров с просьбой направить это дело в 1-й департамент Государственного Совета.
Соколов. – А перед этим не был возбужден вопрос о том, что следует так или иначе реагировать, что если вас, главу правительства, оскорбляют, то правительство должно ответить роспуском Думы.
Штюрмер. – Это было 1-го числа. 1-го числа я не мог.
Соколов. – Вы подали в отставку 8-го?
Штюрмер. – 8-го.
Соколов. – С 1 по 7-е в течение семи дней вы не ставили вопрос о том, что следует на эту резкую критику ответить?
Штюрмер. – Нет. Может быть кто-нибудь и подымал этот вопрос, но я не помню.
Соколов. – В вашем присутствии?
Штюрмер. – Я не помню.
Сокоров.[*] – Значит, в вашем присутствии этого не было?
Штюрмер. – Я, может быть, совершенно память потерял, но этого не было. Я ставил вопрос о клевете. В тот же вечер собрались министры, и вопрос был поставлен так.
Соколов. – Во время вашего пребывания министром внутренних дел у вас не разрабатывались меры на случай возможного беспорядка в населении, вызванного дороговизной, отсутствием продовольствия или недовольством действиями правительства? Какие вы считали нужным поставить меры в противодействие такому народному движению?
Штюрмер. – Вообще плана кампании не вырабатывалось, а в тех местах, где могли быть центры, например, сахарный центр, кожевенный центр, чугунный завод, например, Пермской губернии, там вырабатывалось, что можно сделать, а общего принципиального плана не вырабатывалось.
Соколов. – Известно вам, чем была вооружена полиция во время пребывания вашего в качестве министра?
Штюрмер. – Такой вопрос не возбуждался.
Соколов. – Вы знали, что чины полиции вооружены или не знали?
Штюрмер. – Я не знаю, как понимать этот вопрос?
Соколов. – Самым простым образом. Каким оружием располагала полиция в то время, когда вы были во главе полиции?
Штюрмер. – Что же, мне было итти заниматься осмотром шашек?
Соколов. – Вы знали, что были шашки, револьверы; какой тип вооружения был принят во время вашего пребывания?
Штюрмер. – Не было никаких заявлений смотреть в этом отношении, что делается, вопрос такой не поднимался.
Соколов. – Вы были главой полиции. Вопрос тут следующий. Каким оружием была вооружена полиция: что бы вы могли на это ответить?
Штюрмер. – Если бы этот вопрос был поставлен, я бы знал ответить на это, а когда вопрос не возбуждался, я решительно не могу себе представить, что бы меня могло заставить осматривать.
Соколов. – Чем была вооружена полиция? Пушками, пулеметами, шашками?
Штюрмер. – Откуда я могу знать, почему, какой повод, бывали ли случаи или, лучше сказать, откуда должны были появиться пулеметы на каком-нибудь месте? Какие случаи?
Соколов. – Вы даете ответ, что, по вашему мнению, по вашему взгляду, полиция не должна была быть вооружена пулеметами?
Штюрмер. – Если бы в каком-нибудь городе оказался пулемет, я бы на это обратил внимание.
Соколов. – Как на явление чрезвычайное? Так что, по вашему мнению полиция не должна была располагать пулеметами?
Штюрмер. – Может быть, пулеметы может быть пушки, я не знаю. Надо же что-нибудь, что бы привлекло внимание.
Соколов. – Позвольте прямо вам поставить вопрос. Имелись ли сведения о том, что полиция располагает пулеметами?
