Завадский. – Если вы не были министром внутренних дел, как же Климович мог просить об отставке вас?
Штюрмер. – Он приходил ко мне, когда я был еще министром внутренних дел, но так как я перестал им быть, я передал Хвостову, как министру внутренних дел.
Завадский. – Тем не менее он при Хвостове оставался?
Штюрмер. – Хвостов сказал мне: «Оставьте мне его недели на две, я осмотрюсь». Я сказал: «Хорошо, оставьте». Я просил государя. Я предупредил Хвостова, что в департаменте полиции человек этот не годится. Мало ли что может случиться, теперь время горячее. После этого он опять просил: «Подождите еще немного». Опять подождал.
Завадский. – Значит, вы в качестве председателя Совета Министров без ведома министра внутренних дел позволили докладывать государю об увольнении директора департамента полиции?
Штюрмер. – Это было доложено мною.
Завадский. – Без ведома и желания министра внутренних дел? А вы говорите, что никаких незаконных актов не делали.
Штюрмер. – Извините, если бы министр внутренних дел мне сказал: «Нет, я решился оставить его», я бы не докладывал государю. А дело было так. Он просил две недели срока и еще две недели. Вопрос был об отсрочке.
Завадский. – Но вы не отрицаете факта, что вы, не будучи министром внутренних дел, докладывали государю об увольнении чина Министерства Внутренних Дел?
Штюрмер. – Да, я в Совете Министров докладывал, что считаю необходимым доложить государю об увольнении такого-то и о назначении его сенатором. Я считал, что он не годится для этого места, я ждал, что министр внутренних дел ознакомится, но это продолжалось без конца, и я не мог дальше его оставить, и он был назначен сенатором.
Завадский. – И вот, неожиданно для Хвостова, без его ведома, уволен министр внутренних дел и неожиданно уволен директор департамента полиции Климович 15 и 16 сентября. И это идет за тем, что как раз состоящий при вас Мануйлов-Манасевич был арестован и предан правосудию. Как сопоставить эти два факта?
Штюрмер. – Какое это имеет отношение? Я не помню, когда Макаров объявил мне, что он арестован. Я ничего не знал. По числам я не помню, когда это было.
Завадский. – 19 августа он был арестован.
Штюрмер. – Назначение Хвостова было 16…
Завадский. – 15 и 16 сентября они оба были уволены.
Штюрмер. – Одновременно?
Завадский. – Климович за день до увольнения Хвостова по вашему докладу был уволен, потом Хвостов.
Штюрмер. – Я ясно не могу вспомнить.
Завадский. – Позвольте вам задать вопрос прямо. По другим министерствам об увольнении директоров департамента, в качестве председателя Совета Министров, вы докладывали государю хоть один раз?
Штюрмер. – Нет, не помню.
Завадский. – Значит, только об одном Климовиче и после ареста Манасевича-Мануйлова?
Штюрмер. – Климович мне сам передал прошение об отставке.
Завадский. – Вам?
Штюрмер. – Да. И я передал министру юстиции.
Завадский. – Значит, вы передали по принадлежности министру юстиции. Значит, вам никакого дела до этого не было. А в Совете Министров вы докладывали, что считаете его человеком неподходящим. Значит, у вас с Хвостовым были самые дурные отношения?
Штюрмер. – Нет. Я говорил Хвостову: «Что же вы насчет Климовича?» А он говорит: «Подождите две недели, еще подождите две недели, месяц».
Завадский. – Позвольте вам предложить такой вопрос. Манасевич-Мануйлов на следствии позволил себе сказать: «Председатель Совета Министров уволил уже Хвостова и Климовича из-за меня. Будет уволен и Макаров и прокурор палаты». Так это он от себя говорил, хвастал?
Штюрмер. – Позвольте вас спросить. Я был разве в таких отношениях?
Завадский. – Это и типично, что такой маленький человек грозит, что если не будет прекращено дело, то еще два человека потеряют место.
Штюрмер. – Мне несколько раз говорили, только что говорилось, что у меня были отрицательные сведения о нем; вы сами хорошо знаете цену такому человеку, как же можно верить такому человеку?
Родичев. – Вы его не уволили, а Климович был уволен. Климович был уволен, а Манасевич-Мануйлов не был, несмотря на то, что вы знали, что Манасевич-Мануйлов грязный человек.
Штюрмер. – Я говорил о Климовиче, как о неспособном, я не говорил, что он грязный человек, а что он неподходящий для серьезного момента, как директор департамента полиции.
Родичев. – А Мануйлов-Манасевич был подходящий?
Штюрмер. – Он наблюдал за Распутиным, конечно, в этом отношении он был подходящим.
Завадский. – Как только вы сделались председателем Совета Министров, вы ходатайствовали перед государем об отпущении в ваше бесконтрольное распоряжение пятимиллионного фонда. При каких условиях вы ходатайствовали?
Штюрмер. – Это было до меня. Бывший министр внутренних дел Хвостов возбудил этот вопрос, доложил государю и в принципе это было одобрено. Он достался мне в таком виде: шла речь о том, чтобы правительству купить собственный орган и взять в свои руки все заведывание книжной торговлей на вокзалах и купить «Новое Время», т.-е. большинство акций «Нового Времени».
Смиттен. – Не возбуждался ли вопрос о том, чтобы распоряжение было бесконтрольно этими суммами, не подведомственно Государственному Контролю?
Штюрмер. – Нет. Может быть возбуждался, но не при мне. Я слишком мало знаком с этим делом.
Смиттен. – Вы на себя в этом деле никакой инициативы не брали?
Штюрмер. – Нет. Одно из дел было – газета, мне сказали: «Рассмотрите, в чем дело». Я рассмотрел это дело. Хорошее это дело. Правительству надо иметь собственный орган. Правительство не имеет органа. Желательно взять это дело, но при условии контроля, без контроля невозможно.
Смиттен. – Значит, вы отстаивали необходимость контроля?
Штюрмер. – Да. Затем была чисто техническая сторона. Не я вел это дело. Суворин отказался. Я не помню хорошо. Это было с первого дня моего назначения: я был тогда председателем Совета Министров, министром внутренних дел – Хвостов.
Смиттен. – Скажите, пожалуйста, в качестве председателя Совета Министров, министра внутренних дел, вы получили какие-нибудь сведения от лиц, наблюдавших за Распутиным, что он вмешивается в вопросы государственные?
Штюрмер. – Нет. Позвольте мне выяснить это отношение к Распутину. Дело в том, что мне очень трудно говорить, потому что этот процесс Мануйлова-Манасевича составил против меня обвинение. Я считаю нужным это опровергнуть. Мое знакомство с Распутиным произошло следующим образом. У меня есть знакомый член думы, не член Государственной Думы, но член городской думы, некто Веретенников. Он построил собственный дом на Александровском проспекте[*] и предлагал мне посмотреть квартиру, так как у меня кончался контракт и нужно было нанять новую квартиру. Я к нему отправился. Квартира оказалась слишком маленькая, я отказался. Он сказал мне: вот наверху, несколько времени тому назад наняла квартиру г-жа Распутина на три месяца, жена известного Распутина. Это было в 1914 году. Господин Распутин уехал в Сибирь. Распутин не имел тогда тех громких разговоров, которые потом о нем пошли. Потом какой-то господин вошел, оказалось, что Распутин вернулся из Сибири и пришел. Я его увидел первый раз. Он произвел на меня впечатление мясоторговца. Он говорил очень мало, но показался чрезвычайно интересным, достойным внимания человеком. Затем в другой раз…
Смиттен. – Вы знали, что это Распутин?
Штюрмер. – Он сам сказал. Он меня спросил: «Вы в Государственном Совете служите?» Вот эту фразу я помню. Он начал говорить со мной о приходе. Он говорил, что он приехал из Сибири, и сказал, как они там на приход смотрят. Я уехал. Через два дня Распутин ко мне приходит на квартиру вместе с Веретенниковым.
Смиттен. – Вы были тогда?
Штюрмер. – Членом Государственного Совета. Он ко мне приходит и говорит, что он был в Тобольске.
Соколов. – О чем вы беседовали?
Штюрмер. – О приходе. Он мне сказал чуть ли не об архиерее Варнаве, потом спрашивал, как Государственный Совет смотрит на приход, я ответил, что никак. Он был в Тобольске; там архиерей чуть ли не Варнава.
Смиттен. – Вы его принимали, как лицо, которое приехало с Веретенниковым?
