Впрочем, никто в душу к нему и не лез. Пьяные излияния его выслушивали нехотя и старались побыстрее отделаться.
Кое-кто, однако, им все же заинтересовался. Официантка этого же ресторана остановилась однажды возле него.
— Жаль мне вас, — сказала она соболезнующе. — Вижу, тоскует человек. И угла, наверное, теплого нет?
— Нет, — с готовностью подтвердил Леонид. — Нету теплого утла.
— Ну, так чего ж? Зашли бы, — она улыбнулась. — Может быть, у меня вам понравится.
На следующий день Леонид разыскал на окраине большой дом с садом. Официантка жила вдвоем со взрослой дочкой. Квартира, правда, была какая-то странная. Не квартира, а скорее притон. Чуть ли не каждый вечер сюда приходили молодые люди проводить время. Время проводили весело. Пили, закусывали, веселились. Леонид сначала молча таращил глаза — удивлялся. Из разговоров гостей он довольно быстро понял, что почти никто из них нигде не работает. А деньги у «гостей» были.
— Леня, котик, не тоскуй, — хозяйкина дочь садилась ему на колени, закуривала сигарету, тонкой струйкой выпускала изо рта дым, щурилась. Чего скучаешь? С нами ведь не плохо. Правда? — Она прижималась к нему, начинала целовать в губы, обжигая дыханием.
Леонид первое время с опаской оглядывался, но потом понял, что тут друг на друга никто не обращал никакого внимания. Хозяйка смотрела на дочку благосклонно, одобрительно кивала головой. Та лениво подымалась, тащила Леонида за собой в соседнюю полутемную комнату…
Через несколько дней он обнаружил, что у него. в карманах нет ни копейки. Такая неприятность!
Несколько дней хозяйка терпела, хоть и хмурилась, но в один из вечеров, когда опять собралась вся компания, она, глядя в упор на Леонида, который, опрокинув рюмку водки в рот, потянулся вилкой к закуске, нежно сказала:
— Пьешь, котик? Закусываешь? А вкладывать в общий котел — не вкладываешь? Любишь, значит, на чужой счет.
Леонид побагровел:
— У меня эти самые проклятые кончились…
Хозяйка засмеялась.
— Косолапый, — крикнула она. — Тут у нас один из детского сада затесался. Расскажи ему, где можно достать радужные бумажки…
— Кому объяснить? Вот этому? — Широкоплечий чернявый детина с зажатой в углу рта сигаретой подошел поближе и начал пристально рассматривать Леонида. — А сам нс знаешь?
Леонид отрицательно помотал головой.
— Да ну? А что такое бензосварка знаешь? С механизмами обращаться умеешь?
— Умею. Швейные машины чинил.
Чернявый захохотал:
— Вот видишь! Значит, дело пойдет. От швейной машины до сейфа — одни шаг.
Леонид оторопел.
— Какой шаг? Какой сейф?
— Очень простой. Берешь бензосварку и режешь. Взрезал сейф, а там-деньги. Что и требовалось. А с этими бумаженциями в руках ты будешь иметь все, что надо.
Будь уверен, — он подмигнул Леониду и погладил одну из девушек по голой спине. — Смекаешь?
— Смекаю, — еле ворочая языком, проговорил Леонид.
— Хорошо. Значит, по рукам?
— Нет, — отрицательно покачал головой Леонид. — Я в крайнем случае копейки на панели просить буду, а с бензосваркой — мне не с руки. Это дело сложное…
Он не договорил. Чернявый развернулся и влепил ему такую затрещину, что Леонид полетел на пол.
Когда Леонид поднялся, детина нанес ему еще один удар в лицо. Потом еще.
— Это тебе пломба, — наконец прохрипел он. — Чтоб рот тебе запечатать. Чтоб- ни гу-гу. Понял? А теперь убирайся.
Леонида выставили из дома.
Еще одна ступенька вниз. Сколько их было? Разве сосчитаешь… Не все ли равно? Он теперь был словно во сне.
Работать? Работать он уже не хотел. Жить было негде.
Как-то сами собой вспомнились слова, сказанные им чернявому: «…я в крайнем случае копейки на панели просить буду….»
А что, если и в самом деле? В случае чего и контуженность изобразить можно. А народ у нас добрый. Подадут.
И Леонид начал попрошайничать. Невероятно, но факт: еще не старый, совершенно здоровый мужчина обращался к своим соотечественникам с протянутой рукой. Он просил «помочь». Но разве он действительно нуждался в помощи? Нет. Он просил, потому что сам, своими руками довел себя до полного разложения.
У него была семья, но он ее бросил. У него был дом, но он бежал оттуда. Он мог работать, но он спутался с преступниками, соблазненный «сладкой» жизнью. Ему бы хотелось жить так, как жили, они, не трудясь. Но его лишь пугала перспектива расплаты. Воли к труду не было. Идти на прямое нарушение закона он боялся, заняться открытым грабежом было слишком опасно. И он выбрал среднее — начал обирать людей с их согласия, выпрашивая трудовые деньги и тут же пропивая их.
Все в его жизни, с тех пор, как он ушел от жены, было обманом. Теперь обман сгустился до предела, и каждый шаг Леонида был пропитан ложью. Он был еще не стар, но теперь нарочно оброс щетиной, чтобы придать себе вид пожилого и изможденного страдальца. Он был совершенно здоров, но двигался и говорил так, словно был тяжко болен: Выпрашивая у людей деньги, он говорил, что они нужны ему на еду, потому что он голоден. Но едва собрав какую-то сумму, он тут же пропивал ее. Без водки он теперь жить уже не мог.
Так проходили дни. Однажды его вновь потянуло на окраину, в дом, окруженный садом, захотелось опять увидеть разбитную официантку и ее дочку, услышать тягучую изломанную музыку, которой развлекались чернявый и его собутыльники.
Он пошел. Пришел на знакомую улицу и долго стучал в ворота. Дом за воротами молчал. Никто не отозвался на его стук. Наконец из соседней калитки вышла женщина и сказала, чтобы он перестал стучать. Официантка Муся и ее дочь арестованы.
Леонид бросился прочь.
Теперь по пятам за ним ходил страх. Он боялся, что следствие, занявшись теплой компанией, начнет выяснять круг знакомых хозяйки дома. Решил на всякий случай уехать. Но пока медлил. И опять толкался по улицам, клянчил у прохожих деньги. Вечером, как всегда, напился в подвале и заснул. Ему приснилась Ксения. Она держала за руку девочку. Та смотрела на него и говорила: «Папа».
Проснулся он в слезах. Сердце щемило. Подвал был похож на могильный склеп.
Наутро он уехал из Семипалатинска.
… Моросит дождь. На мокром, грязном тротуаре у гастронома сидит человек. Лицо заросло щетиной. В замасленную кепку с оторванным козырьком с глухим звоном падает мелочь.
Подходит лейтенант милиции.
— Гражданин, попрошайничать нельзя, — говорит он. — Идите домой.
Заросший щетиной человек молча приподнимается, начинает суетливо выгребать из кепки монеты.
Участковый проходит дальше. Бродяга настороженно следит за ним взглядом и опять принимается за свое.
— Братишка, не обойди контуженного, — обращается он к молодому человеку, который спешит куда-то быстрой деловой походкой.
Молодой человек, бросив короткий взгляд на сидящего, молча идет дальше.
— У, стерва! — несется ему вслед. — Пожалел копеечку…
Участковый решительно подходит к бродяге:
— Пройдемте со мной!
Тот молчит.
— И чего привязались к человеку, — вмешивается какая-то сердобольная женщина. — Хулиганов так не замечают…
— Нашла за кого заступаться, — говорит другая, — да он каждую копейку в глотку заливает.
Бродяга оглядывается мутными глазами, видно, ища сочувствия.
— Не тронь! — вдруг с надрывом кричит он. — Я контуженый!
Он немного приподнимается и тут же падает на асфальт.
Судорожно задергались руки, голова, ноги. На губах показалась пена.
Остановился прохожий, другой, третий. Люди возмущаются:
— Не троньте инвалида!
— Если вы в форме, так думаете, вам все позволено!
— Оставьте в покое человека!
Лейтенант стискивает зубы. Он молчит. Ему обидно за людей, которые готовы отдать свою трудовую копейку тому, кто протягивает к ним грязную руку.
Из-за угла, торопливо постукивая протезом об асфальт, идет одноногий. Протиснувшись сквозь толпу, он внимательно смотрит на лежащего, затем рывком поднимает бродягу.
Тог от неожиданности забывает упасть и ошалел. о глядит вокруг.
— Сволочь ты! — говорит одноногий. — Опять с утра успел налакаться. Я же тебя знаю! Разве такому впрок сочувствие? Какой ты контуженный? Симулянт!
Люди расходятся» Лейтенант уводит попрошайку. Тот идет впереди понурившись, спотыкается на каждом шагу.
В медвытрезвителе бродяга таращит осоловелые глаза, бьет себя в грудь, куражится перед дежурным.
— Анкету тебе надо заполнять на меня, да? Сам заполняй! Кого те надо? Фамилию? Имя и отчество? А я ничейный. Попробуй, узнай, кто я? Был Поповым, был Леонидом, да еще и Федоровичем, а теперь я тень!. Я ничто. Попов давно коньки отбросил. И фотография есть, как он, сердешный, в гробу лежит. А жена-то его, уж убивалась она, убивалась, когда узнала, что он номер…
