Под пьяное бормотание он засыпает…Михаил Сорокин, следователь районного отделения внутренних дел, уже третий день бьется над установлением личности задержанного. На смуглом лице следователя печать усталости. Он перебирает бумаги. Доставленный пьяным, бродяга назвался Поповым Леонидом Федоровичем.
Теперь от всего отказывается. Между тем Попов Леонид Федорович разыскивается как злостный неплательщик алиментов. Как заставить его заговорить, признаться?
Следователь приказывает ввести задержанного. Бродяга входит. Щетина отросла еще больше. Теперь это уже на(стоящая борода.
— Где ваш паспорт? — спрашивает следователь.
— Без него родился.
— Вам в вину вменяется статья 201-1 Уголовного кодекса республики, по этой статье несете ответственность за бродяжничество. Вы поняли меня?
— Да, понял. А статьи меня не пугают.
— Я требую паспорт. Я должен передать суду человека, который совершил определенный проступок. За определенное нарушение — определенного человека, а не кого-либо другого.
— Какое вам до меня дело, начальник? Душа моя и так нараспашку.
— Хватит паясничать, Иванов. Так, кажется, сегодня вы назвались?
— Какая разница? Могу назваться и Петровым. А помощь ваша мне не нужна.
Зазвонил телефон. Следователь взял трубку. Говорила жена. Она напомнила, что сегодня день рождения у его дочери. Стол накрыт. Гости собираются.
— Надеюсь, что ты не заставишь себя ждать. Приходи скорей, — закончила жена.
— Света, милая, — вздохнул Сорокин, — извини меня.
Поцелуй Томочку, скажи, пусть на меня не сердится. Садитесь за-стол, не ждите меня. Я, к сожалению, задержусь.
Он положил трубку. Взглянув на бродягу, он увидел, что тот с жадным любопытством прислушивался к разговору по телефону. Однако, заметив испытующий взгляд следователя, опять принял равнодушный вид. Но что-то в нем неуловимо изменилось.
Следователь понял, что бродяга напускает на себя спокойствие и куражится только для того, чтобы скрыть какую-то свою заботу, быть может, свое самое уязвимое место. И это уязвимое место связано с его личной жизнью.
— У вас есть семья? — спросил он бродягу.
Бородач усмехнулся:
— Была. Была когда-то.
— Расскажите.
Бродяга тупо молчал.
Сорокин вынул из дела фотографию, на которой был изображен человек в гробу, обложенный цветами. Он положил фотографию на стол.
— Это вы?
Бродяга взглянул и затрясся.
— Я… — Его била дрожь. — Это я…
Он пил воду, давился рыданиями. Вздыхал, вытирал кепкой слезы и опять глотал из стакана воду. Потом долго сидел, приходя в себя, судорожно всхлипывая. Наконец начал рассказывать. Рассказывал долго.
Он начал издалека, с той речки в селе Обухове, где они познакомились с Ксеней. Он говорил о первых счастливых годах, потом о бегстве от семьи, о бесконечных скитаниях…
Сорокин слушал, смотрел на него, и перед глазами его проходила жизнь человека, который сам, своими руками уничтожил все самое лучшее, что у него было. Зачем? Во имя какой свободы? Неужели ради того, чтобы в. дождливый день осени, сидя на тротуаре, выпрашивать у прохожих копейки, а потом пропивать их?
Сорокин вышел в соседнюю комнату, отдал дежурному распоряжение. Вернулся, сел за стол. И спять слушал то, что рассказывал ему бородатый.
И в то время, как он слушал горячую, сбивчивую исповедь о бессмысленно растраченных годах, ему вспомнилось старинное изречение: характер человека определяет его судьбу. Слабое, двоедушное естество, отсутствие воли и мужества — это предпосылка. Одинокий, грязный, заросший щетиной бродяга, без семьи, без угла, один, как перст, на целом свете — итог.
В дверь заглянул дежурный, доложил:
— Товарищ капитан, люди, которых вы пригласили, прибыли. Ввести их?
— Да. Пусть войдут.
Вошла седая женщина вместе с девушкой в белом платье.
Леонид дико глянул на них, упал со стула и, царапая ногтями доски пола, пополз к ним.
— Ксюша, Ксюшенька, прости! Простите меня, подлеца, — в исступления бормотал он.
В. ДАКИШЕВ, старший лейтенант милиции.
Список вызванных на сегодня кажется бесконечным.
Один, два, три… тринадцать человек. Как нс похвалить стажера. Постарался Ханзада.
В коридоре раздался четкий стук каблучков.
Кто-то уже идет. Я пододвинул к себе стопку дел. Которое понадобится?
Девушка с фигурой манекенщицы. Веселое личико окружено густыми рыжими волосами, спускающимися до плеч.
Волосы наверняка крашеные. Есть такой шампунь…
— Доброе утро, товарищ детектив, — с улыбкой сказала вошедшая.
Признаться, такого фамильярного обращения я не ожидал и пока решал, не установить ли между нами известную дистанцию, приличествующую деловой обстановке, девушка продолжала тем же беспечным тоном:
— Я по вызову. Только в повестке указано: одиннадцать часов. А я не могу. У меня в это время экзамен. Отпустите, пожалуйста, раньше. Можно? Она все еще держалась за дверную ручку, но глазами уже искала стул.
— Экзамен — причина уважительная, — посочувствовал я. — Проходите.
— Модерновая меблировка, — удовлетворенно констатировала незнакомка, оглядев мебель в кабинете. Со стульев, обитых зеленой буклированной тканью, и железного шкафа в углу она быстро перевела взгляд на меня.
— А я вас представляла другим…
Глядела она прямо и вызывающе.
«Девушка-холерик, — решил я. — В компании такие добровольно берут на себя обязанности массовика-затейника. Незаменимые свидетели с их почти фотографической памятью».
— … То есть не вас, а следователя вообще, — поправилась она.
В списке значилось, что на одиннадцать часов вызвана Наталья Задонская. Отрекомендовалась и сама девушка, протянув руку. Пожатие ее было уверенным, крепким.
— Если хотите, просто Ната, — добавила она и села.
«Потерпевшая. Студентка пединститута» — понял он.
Нажал на кнопку авторучки. Приготовился слушать и записывать.
— Представляете! — Задонская слегка подалась ко мне, в ее красивых серо-зеленых глазах опять заплескались смешинки. — Впервые в жизни села на мель. Ни копейки за душой. Старуха смотрела, как на врага: «Когда за квартиру платить будешь?» Поверьте, говорю, Ираида Ивановна, нет денег. Задержали что-то мои с переводом. Ведь Камила задерживает, вы же ей ничего! «Тебя не касается!» — Голос девушки мгновенно почерствел, в нем явственно обозначилось чужеродное, видимо, хозяйкино раздражение. — Ужасно грубая старуха.
Вблизи заметно, что разрез глаз Задонской чуть удлинен к вискам с помощью черного карандаша. Современная девушка.
— Пришлось продать кофточку, — призналась она, — НУ, расплатилась. Звоню своим. Спрашиваю: в дотации отказали? Да? Голодной смертью умирать? Мамуля моя переполошились. Что такое? Оказывается, перевод давно выслан. Да, да. А я не получала. Представляете? — девушка ясно напрашивалась на сочувствие.
— Представляю, — сказал я.
В кабинет без стука вошел новый посетитель-молодой чернобровый парень.
— Пока побудьте в коридоре, я занят.
— Но вы же вызывали к девяти, — возразил парень, протягивая повестку.
— Человек торопится на экзамен, — миролюбиво объяснил я — давайте отпустим. Не возражаете?
— Я, может, тоже тороплюсь, — пробормотал парень и только тут взглянул на Задонскую.
— Если молодой человек настаивает, я могу… — она слегка приподнялась.
— Да нет уж… — сдался парень.
Задонская проводила его взглядом до двери.
— Тогда, как заправский следователь, — продолжила она, показывая, что засучивает рукава, — я веду следствие.
Первым делом на почту. Ну, сейчас в жалобную книгу такое напишу! Такое!.. Начальник почты, толстячок, покопался в бумагах. Важничает: «Это самое. Э-э… Верно. Пришел перевод». Фу! — помахала она рукой, шутливо отдуваясь. — Пропала охота жаловаться. «Так выдавайте скорее, и делу конец!» «Мы, гражданочка, это самое… дважды не выдаем!» Как дважды? Уже выдан? А кому… Задонской?
Да поймите, говорю, Задонская — это я. Я! И вот мой паспорт. Этих денег я не по-лу-ча-ла! Посмотрел и возвращает: «По нему и выдан». Разрешите, говорю, взглянуть.
Взяв со стола конверт, я достал извещение о переводе.
На лице Задонской появилось удивление.
— А, оно уже здесь!? Быстро!.. Ух, и взялся за меня начальник: «Да будет вам известно, выемка корреспонденции производится с санкции прокурора. Это еще требуется доказать, что вы не получали! И, между прочим, на двери читать надо: «Вход посторонним запрещен!» — Казалось, я слышал чеканную сухую речь рассерженного администратора. — Я еще и почтальоншу разыскала, — вдруг вспомнила она. — Почему, спрашиваю, извещения не было? А она глаза круглые вытаращила, да как закричит: «Ах, не было?
