Как-то в разговоре староста заметил мне:
— Я вас вполне понимаю. Меня тоже не особенно прельщает жизнь. Но жить стоит, хотя бы из любопытства. Интересно все-таки, чем кончится весь этот советский.
Последнюю фразу он закончил крепким и непечатным русским выражением…
Прошло две недели, прежде чем я возвратился в жизнь и почувствовал слабый интерес к окружающему меня тюремному бытию.
Трудно и тяжело возвращаться из могилы к жизни. А ведь камера "подрасстрельных" это почти могила.
— Что здесь было раньше? — спросил я старосту, блуждая глазами по серо-грязным, липким стенам камеры.
— Холодильник. Мне кажется, вы должны бы его помнить, — ответил он.
И я сразу вспомнил. Это помещение, эти серые стены, сравнительно чистые несколько лет тому назад, были мне знакомы. До посадки в тюрьму я бывал в ставропольском холодильнике, собирал для газеты материал о выпускаемой им продукции, писал очерки о работавших в нем стахановцах.
Раньше здесь обрабатывали и хранили мороженое мясо, а теперь сюда согнали людей. К середине 1938 года все тюрьмы Северного Кавказа были переполнены, мест заключенным нехватало, а количество последних все увеличивалось. Для тюремных надобностей пришлось приспосабливать несколько складов и холодильник. Последний оказался особенно удобным для содержания в нем тысяч заключенных: стены крепкие, "жилплощадь" достаточная и капитальных переделок не требовалось. Из холодильника вынесли машины, вставили решетки в окна и сделали крепкие дубовые двери. Только и всего.
Наша камера самая большая из всех остальных. Заключенные называют ее:
Город Хододногорск.
Никакого преувеличения в этом названии нет. Когда я пришел в камеру, там было 722 человека — население вполне достаточное для небольшого городка.
Как и в каждом городе, обитателями Холодногор-ска произведена его планировка. Вся площадь камеры разбита на несколько десятков "кварталов", между которыми тянутся "улицы", соединяющиеся одна с другой "переулками" и упирающиеся в "тупики" возле стен. Каждый такой "квартал" состоит из двух "десятидворок", т. е. двух, десятков мест для спанья, соединенных вместе. "Улицы" и "переулки" представляют собой проходы между "кварталами". Такую планировку произвел староста со своими помощниками, чтобы избежать, — как он говорит, — камерного хаоса.
В центре камеры оставлена незанятой заключенными небольшая площадка. На ней стоит огромных размеров параша, раньше служившая кадушкой для засола капусты. Высота ее около полутора метров. Сверху к ней прибиты два обрезка доски, чтобы человек мог стоять. Взбираются на нее по деревянной лесенке с тремя ступеньками. На параше крупно написано мелом:
"Оскверняй сей памятник лишь тогда, когда тебе невтерпеж! Во всех остальных случаях терпеливо жди оправки! Помни, что в Холодногорске и без тебя вони достаточно!"
Парашу заключенные называют "передвижным памятником Сталину", а площадку, на которой она установлена, "площадью сталинской конституции". Названия "улиц "и "переулков" Холодногорска не менее антисоветские. Например, "Проспект коммунизма" соединяется "Стахановским переулком" с "Тюремной улицей", которая упирается в "Подрасстрельный тупик".
Два раза в день, утром и вечером, обитателей Холодногорска выводят на оправку в уборную партиями по 50 человек. В это же время выносится туда и параша. Ее вынос заключенные обычно превращают в издевательский, над советской властью, парад. В четыре железных кольца, привинченных снаружи к стенкам параши с обоих ее сторон, вставляются две старых оглобли, которые камере дают надзиратели. Восемь заключенных поднимают за концы оглоблей парашу на плечи. Остальные строятся в ряды по трое. Староста командует:
— Холодногорск смирно! Справочная колонна… шагом марш! Песенники — запевай!
Зловонная кадушка на плечах холодногорцев медленно и торжественно движется к двери. Несколько наиболее голосистых песенников запевают "Интернационал". Его подхватывает вся камера. Пение перемежается хоровыми выкриками лозунгов:
— Да здравствует в аду главный парашник Сталин! Многая лета до российской виселицы всем энкаведистам! Пулю в затылок стервецу Ежову!
Иногда надзиратели пытались уговаривать холодногорцев:
— Бросьте, ребята, контрреволюцию тут разводить. Вам же за это хуже будет. Довески к приговорам схватите.
Эти уговоры и угрозы не действуют. 720 человек сразу за камерные антисоветские выступления никак не накажешь. Поэтому заключенные со смехом отвечали тюремщикам:
— Заткнитесь, лягавые! Не пугайте нас; мы пуганные. В наш сталинский парад не лезьте. А на довески нам наплевать…
Камерными делами Холодногорска умело управляет староста Юрий Леонтьевич Верховский со своими, назначенными им, помощниками. Они поддерживают порядок и дисциплину в камере и принимают меры, чтобы надзиратели "не зарывались" и не особенно притесняли холодногорцев. Когда же надзиратели начинают "зарываться", им предъявляется ультиматум:
— Прекратите ваши свистопляски или камера взбунтуется.
Угрозы бунта тюремный надзор боится панически. Поэтому-то и вид у надзирателей постоянно озабоченный и испуганный. Правда, для предотвращения бунта, в коридорах тюрьмы расставлены пулеметы, но надзор не считает их очень уж действенным средством против возможных бунтовщиков. Я собственными ушами слышал, как старший надзиратель поучал молодого, только что присланного на работу в эту тюрьму:
— Ты, парень, с ими полегче. К им дюже не цепляйся. Ежли они взбунтуются, так их ничем не удержишь.
— А пулеметы? — спросил парень.
— Что пулеметы? Десятка два-три ими перебьешm, а остальные вырвутся и нас на куски раздерут, — ответил старший.
Взбунтоваться и разбежаться Холодногорск мог бы в любой момент, но от этого его удерживали разные причины. Один из заключенных в беседе со мной дал этому такое объяснение:
— Сорваться отсюда не трудно, а потом что делать? Ведь на воле большинство нас энкаведисты все равно переловят. К тому же, семьи у нас там. Их, в случае чего, заложниками возьмут. Так уж лучше сидеть.
Кормят обитателей Холодногорска немного лучше, чем заключенных в других следственных камерах. И баланда здесь наваристее, и хлеба выдают каждому полкилограмма в сутки. Ежедневно старосте и его помощникам удается, путем сложных жульнических комбинаций, урвать у надзирателей два-три десятка лишних пайков. Эти дополнительные пайки получают по очереди все холодногорцы. Кстати, питание заключенных в бывшем холодильнике было улучшено после их всеобщей трехсуточной голодовки. Спать днем заключенным здесь разрешено, потому что такому количеству согнанных вместе людей это не запретишь. Люди спят на полу, подстилая под себя свою одежду. Коек, столов и скамеек в камере нет.
Среди тех, которые сидят в Холодногорске больше полугода, много беззубых. Я спросил о причинах этого у друга и помощника старосты Петра Савельевича Покутина, не имевшего во рту ни одного зуба.
— Половину моих зубов на допросах выбили, а остальные уже здесь цынга съела, — ответил он.
Цынга в Холодногорске самая распространенная болезнь. Тюремная администрация ничего не предпринимает против нее. Заключенным не дают лекарств и продуктов, содержащих витамины. Холодногорцы несколько раз пробовали требовать их, но безуспешно. Тюремное начальство на все требования невозмутимо отвечало:
— Кормим вас по нормам, утвержденным краевым управлением НКВД. Никаких дополнительных деликатесов давать вам не можем. Организовать продуктовый ларек на такую ораву заключенных тоже не имеем возможности.
Несколько раз, через надзирателей, старосте удалось купить сырого картофеля, лука и чеснока для спасения холодногорцев от цынги. За это надзирателям было хорошо заплачено,
Кроме цынги, в камере распространены туберкулез, чесотка и фурункулы. Их не лечат никак; врач и лекарства тюрьме, — как нам заявил ее начальник, — "сметой не предусмотрены". Вшей, клопов и блох в камере, даже по отзывам самых терпеливых холодногорцев, "нестерпимое множество". В борьбе с ними холодногорцы применяют единственное средство: ногти. Один раз я наблюдал и другой способ борьбы с паразитами. Искусанный вшами и обозлившийся на них холодногорец, ловил их, бросал в рот и грыз зубами, приговаривая:
— Вы меня, а я вас. За что меня едите? Что вкусное во мнр, таком худом, нашли? Ну и ели бы моего следователя. Он жирный. А вы, гады, меня. Ну, а я вас, я вас…
Связь Холодногорска с "волей" бесперебойная. Через уголовников, бытовиков и подкупленных надзирателей сюда ежедневно поступают самые последние новости, а также десятки писем и записок; ответы заключенных на них передаются аккуратно.
В Холодногорске хотя и не особенно весело, но все же и не скучно. Заключенные коротают время в рассказывании всяких историй, играх, песнях, а иногда даже и танцах. Все это официально запрещается, но надзиратели стараются ничего этого не замечать. Они чувствуют србя спокойнее, если холодногорцы чем-либо заняты.
