Спустившись за борт, я с огромными усилиями отплыл от гибнувшего броненосца, точно притягивавшего меня к себе. Минуты через три после этого избитый корабль лег на правый борт, перевернулся кверху килем, а затем вниз кормой пошел ко дну под крики "ура" плавающей вокруг команды. И пока не скрылось под водой острие тарана, японцы ожесточенно добивали своего врага, гордо отвергшего их позорное предложение о сдаче.
Это ожесточение в последние минуты можно объяснить тем, что пропала надежда на привод в Японию лишнего трофея, в получении которого никто на крейсерах, как говорили потом нам офицеры, после сдачи Небогатова не сомневался.
И не удивительно, что видя перед собой до конца развевающийся Андреевский флаг, японцы старались выместить злобу на виновниках своей неудачи, осыпая беспомощно плавающих в воде людей жестокой шрапнелью, для чего крейсера, приблизились до 40 кабельтовых. И очень много страшных сцен разыгралось на воде за эти последние минуты.
Ежесекундно то в одном, то в другом месте разрывались снаряды, и места их разрыва окрашивались кровью. Один из снарядов попал в центр большого пробкового круга, на котором держалось около двадцати человек. Я не был свидетелем этого ужасного попадания, но видевшие его говорят, что взрыв этот был красного цвета и сопровождался целым фонтаном рук, ног, голов и других частей двух десятков изорванных человеческих тел. И, кроме этого случая, много людей перебило по отдельности. Некоторых высоко подбросило взрывами снарядов, но они все же уцелели. На себе я испытал крайне неприятное и резкое ощущение воздействия от близкого разрыва снарядов* передающегося в воде и с силой ударяющее по всему телу.
В момент погружения “Ушакова” внутри броненосца произошел еще небольшой силы взрыв. В этот день, хотя и не было свежего ветра, но зыбь на море развело очень крупную, и очутившиеся в воде триста человек то большими группами вскидывались на вершину одной огромной волны, то разбрасывались ею же в разные стороны. И многие, расставшиеся так случайно, более уже не встречались.
Крейсера неприятеля, бывшие от нас теперь на расстоянии 4-5 миль, на горизонте с воды были еле видны. Казалось, что они или удаляются, бросив нас на произвол судьбы, или стоят на месте, но спасать утопающих не намерены. И действительно, не менее как через час стали они приближаться к нам, затем снова остановились на полпути, как бы в раздумье и уже потом подошли близко, спустили по две шлюпки и стали вытаскивать из воды плавающих и измученных людей.
А за это время многие выбились из сил, окоченели и погибли. Некоторые же, дойдя до полного изнеможения и видя, что крейсера не подходят, впадали в отчаяние и, отвязывая и бросая свои пояса, тонули, чтобы долго и напрасно не мучиться. Вода, сначала казавшаяся довольно теплой, с течением времени становилась все холоднее, и этот холод погубил тех, у кого не было здорово сердце.
Долгое время держался я на одном бревне с нашим старшим боцманом Тройницыным. Левым локтем он опирался на бревно и держал перед собой крепко зажатый в застывших пальцах образок, а правой усиленно греб и лишь время от времени осенял себя крестным знаменем.
Большого роста, сильный мужчина, Тройницын под конец так окоченел, что одно время хотел уже бросить свой пояс и тонуть. Мне пришлось его уговаривать, поддерживая надеждой на скорую помощь.
Находясь уже недалеко от наветренного борта крейсера “Ивате”, я был разлучен с боцманом набежавшей волной, которая как щепки разбросала нас в разные стороны, и оказалось, что Тройницына она удачно поднесла к шлюпке, на которую его и приняли японцы. Мне же еще пришлось пережить ужасные минуты, заставившие и меня тоже подумать об оставлении пояса и о скорейшей своей смерти, и лишь то обстоятельство, что тесьма пояса была затянута на спине узлом, которого я не мог распутать, не дало мне выполнить свое желание. Крейсер, от которого я, казалось, был так близко, что ясразличал лица людей на палубе, относило по волне лагом гораздо скорее, чем я двигался вперед. Одна за другой ушли две шлюпки, не обращая никакого внимания, да может быть, и не замечая меня среди плавающих брошенных коек, анкерков и разных обломков. А между тем солнце село, начало темнеть, а силы с каждой минутой все убывали и убывали…
Но вот от правого борта крейсера отвалила еще одна шлюпка, я направился к ней, и как раз в эту минуту страшная судорога свела мне правую ногу, а шлюпка, не видя меня, подбирала бывших на ее пути людей. Растирая левой ногой сведенную правую, работая руками из последних сил и видя, что все же ни на йоту не приблизился к японскому барказу, я пришел в полное отчаяние.
Действительно, мысль, что с наступлением темноты крейсера кончат спасать и уйдут дальше и что придется во мраке и холоде ночи и в полном одиночестве остаться измученному среди моря, была так ужасна, что лучше, казалось, умереть сейчас же…Эти последние минуты, проведенные на воде, были несравненно хуже и страшнее всего того, что было испытано и пережито за два дня боев. И теперь еще с ужасом и содроганием вспоминаю я их.
А тогда, в последний раз вознеся молитву Богу, вспомнив своих близких и мысленно простившись с ними, начал я освобождаться от своего пояса, тем более что дольше плавать я был не в силах и начинал уже захлебываться. И вдруг в ©тот ужасный миг я услышал голос со шлюпки:
– Держитесь, ваше благородие, сейчас подойдем к вам.
Оказалось, что меня заметил в воде мой старый соплаватель еще по Черному морю, матрос Петрукин, который в это время что- то усиленно объяснял рулевому японцу, жестикулируя и указывая на меня.И, действительно, шлюпка, бывшая от меня всего лишь в нескольких саженях, которых я не в силах был преодолеть, тотчас же подошла, и стоявший на баке матрос подал мне крюк.
Я ухватился за него, но подняться не мог, так как силы сразу оставили меня, голова закружилась, и меня, уже почти в бессознательном состоянии, вытащили за руки на шлюпку Петрухин и боцман Митрюков.
Спасли меня, когда уже совсем стемнело, около 8 часов 30 минут. Так что мое купанье продолжалось почти три часа. Купанье, которого никогда не забуду и никому другому не пожелаю! Когда я очутился в шлюпке, одетый в одно лишь прилипшее к телу белье, мне стало до того холодно, что буквально зуб на зуб не попадал. Поискав еще некоторое время на воде, освещенной лучами прожекторов, и не видя более никого, барказ направился к крейсеру. С этой минуты я и мои товарищи очутились в положении военнопленных, и долгому томительному пребыванию в этом японском плену я посвящу отдельную часть своих заметок и воспоминаний.
Здесь же я хочу упомянуть о судьбе своих погибших сослуживцев, как пришлось слышать рассказы очевидцев их последних минут. По их словам, наш командир В.Н.Миклуха бросился в воду с мостика в последний момент, когда "Ушаков" уже опрокидывался. Затем его видели в воде со спасательным поясом, но лежащим на спине и, вероятно, уже мертвым, так как плавать на спине тогда не было никакой возможности-огромная зыбь заливала с головой, и мы захлебывались. Кто-то из наших матросов видел потом Владимира Николаевича около японской шлюпки, на которую якобы японцы его не взяли за неимением места.
По словам же японских газет, отдавших должное доблестному поступку командира "Ушакова", не сдавшего свой корабль сильнейшему врагу, Миклуха сам отказался от помощи и указал на гибнущего рядом матроса.
Не спасся и старший офицер, наш симпатичный Александр Александрович Мусатов. Простившись с ним в боевой рубке, я уже не встречал его более, и лишь из рассказа бывшего поблизости от него матроса Макарова мы узнали о его последних минутах. Макаров говорил, что из рубки он прошел к барказу, который хотя и был разбит, но все же мог оказать поддержку находящимся в воде. Но когда "Ушаков" совсем лег на борт, барказ повалился и придавил Мусатова.
