В. Бирюк - Парикмахерия

Ведьме на шею привязали крупный булыжник из «гадючьих камней». Взяли за руки и за ноги и, не снимая тряпку, которой была замотано её разбитое лицо, бросили в воду. Волна плеснула по камышу, обрамлявшему бочажок по краю. Белое тело мёртвой пророчицы пошло головой вниз в глубину, на дно. Чем глубже, тем темнее была вода. Очертания обнажённого тела покойницы становились всё более нечёткими, смазанными, расплывающимися. Наконец, тело достигло цели. Камень взбаламутил придонный ил и остановился. Нагое женское тело замедлило движение, но не замерло, а плавно продолжало опускаться. Смутно видимые через толщу воды, туда же, на дно стоячего болотного омута, медленно покачиваясь, опускались и чёрная, извивающаяся змеёй от лёгких подводных струй, коса её, и несвязанные, будто поправляющие волосы извечным женским движением, тонкие белые руки. Наконец, и само тело остановилось в своём неспешном падении в толще темнеющей с глубиной воды. Но белые ноги её всё ещё длили свой путь. Они продолжали удаляться от меня в неясную мглу и казались ещё более стройными, ещё более длинными. Всё также неспешно продолжали они опускаться, постепенно расходясь и сгибаясь в коленях. Принимая наиболее естественное, наиболее удобное для себя, наиболее свободное положение. Поднятая булыжником со дна омута придонная муть неторопливо заволакивала очертания женского тела. Делая его всё более неясным, загадочным, волнующим, тревожащим. Тревожащим абсолютной наготой, абсолютной свободой, абсолютным равновесием своим в глубине, в толще тёмной, но прозрачной воды, абсолютным раскрытием, незащищённостью и расслабленностью. Пришедшее, наконец, к своему концу. В тех же самых болотах, где и начался её столь кровавый, столь богомерзкий «божественный» путь. Конец. Финиш. Омут…

Я вскочил с сильным сердцебиением.

– Ё-моё, фу, блин, факеншит уелбантуренный!

Рядом, на соседней лежанке посапывал Сухан. У противоположной стены похрапывали Ивашко и Ноготок. Николай — в углу. Спит неслышно. Тихо. Все спят. Только у меня сердечко молотит как дизель на подъёме. И потихоньку остывает мокрое от пота тело.

Нуте-с, Иван Юрьевич, с приобщением вас. К всемирному «клубу страдальцев по сделанному». В хорошую компанию изволите попасть: истерики, шизофреники, самоеды раскаивающиеся. Иван Грозный, Борис Годунов и далее по списку. «И мальчики кровавые в глазах». Ночные кошмары из бесконечных повторов преступных деяний, тени невинных жертв, несущие под мышкой свои отрубленные головы и прочие отделённые части тел, во всех углах при любом снижении уровня освещённости. Слуховые галлюцинации в форме стенающих в нижних октавах призраков… И дурдом как неизбежное и давно назревшее место пребывания. За неимением оных в «Святой Руси» — церковь или монастырь.

Картинка, в которой я ползу на коленях к какому-то костяному пальцу великомученицы Варвары, например, и старательно бью лбом в пол на каждом шагу, подвывая от ночных кошмаров, настолько меня разозлила, что я выскочил из поварни, где мы все спали, во двор. Во дворе моей заимки была ночь, было темно и свежо. Несколько глотков свежего ночного воздуха прочистили мозги. Выражаясь литературно: клочья ночного ужаса развеялись.

В мозгах посветлело от прохлады свежего лесного воздуха. Ну, понятно. Тут и не такая хрень присниться может. Когда три здоровых мужика, да ещё с добавкой в виде меня, грешного, непрерывно выдыхают всё вчера съеденное и выпитое. И не только ротом.

«— Вы продаёте дохлую рыбу!

– Э! Зачэм дохлый? Рыб спит просто. Устал.

– А почему так пахнет?

– Я жэ сказал — спит. Ты, когда спишь, ты себя контролируишь?».

Мы-то себя точно — нет. Что ж это они в кулеш добавляли? Такое громкоговорящее. Хорошо хоть — не ракетное топливо. А то поутру из Токио звонить пришлось бы. Япона мать, а Токио хоть тут есть? Или — как с телефонами?

Глухая ночь. В глухом русском лесу. В глухом Средневековье. Глухо как в танке. Нет, даже глуше — танков-то нет. Ничего нет. Только арии, рулады и фонограммы пулемётных дуэлей. Во… Во даёт! Это тихоня Николай. Так-то он спит тихо. Но «лента» у него, как у «Максима». И паровозный свисток в конце. Нет, всё-таки, горох в кулеше был.

А эти лентяи и очаг не залили. Типа: завтра легче разжигать будет. А что всю ночь це-о и це-о-два… А тут и мы сами. С сероводородом и прочими производными… Ведь сколько раз в детстве ещё говорили: «спать надо в чистом, хорошо проветриваемом, помещении». Что крышу поставили — обрадовался, а насчёт вентиляции — не озаботился. При наличии крыши и в отсутствии вентиляции — «время сноса крыши обратно пропорционально квадрату мощности выхлопа». Во как я! Формулирую — чётко. Но — потом. А пока получи, Ванёк, кошмарик.

Мда… А кошмарик ли?

Прокрутив в голове картинки недавнего сна… Со свободно, по собственной воле раздвигающимися, и медленно, но так… волнительно и привлекательно колеблющимися в тёмной толще воды, белыми женскими ягодицами и ляжками, со смазанными глубиной и додуманными собственным, весьма богатым, воображением, очертаниями и… потенциальными ощущениями, я сообразил… Как там Боярский поёт в качестве юного Д'Артаньяна:

Так средневековье же! «Святая Русь» вокруг! Предки же! Сплошь равноапостольные, блаженные и героически основывающие! И что, у них тут — не как у людей? Со всем из этого вытекающим. Из некоторых малолетних тел. Во время ярких сновидений определённого содержания.

Вот только этого мне не хватало. Сегодня-то я ещё успел проснуться. А был бы сон крепче? Или — ярче… Опять же, при нашем таком казарменном положении… засмеют. Да и вообще… Если я сегодня кого-нибудь не трахну — свихнусь. Прямо счас. Свих от недотраха распространён среди хомосапиенсов даже больше, чем от пере.

Не знаю, как «каждый», а вот меня лично — просто клинит. Верно сказано: «Человек, живущий в сексуальных иллюзиях — ненормален. Человек, живущий без сексуальных иллюзий — болен». Нет, я явно не болен. А нормальность попаданцев… — невозможна по определению. Но не до такой же степени!

Все нормальные люди мучаются от исполнения собственной гадости. Убил там кого… Зарезал, отравил, повесил… Перекошенное лицо окровавлённого покойника мерещится в окне спальни на шестнадцатом этаже личного донжона и грозит пальчиком отрубленной конечности. «Я буду являться тебе в кошмарных снах». Являйся. Только сны получаются как-то…, конечно — кошмарные. Но не в том смысле, а совсем… Скажем себе прямо: чересчур эрегированные сны получаются. Сильно чересчур. Даже помочиться — только через вдох-выдох. Вдох-выдох. Ещё разок. Ещё раз.