Может, просто — групповуха подействовала? Подражательство в хомосапиенсах развито настолько, что иной уже и не может, а лезет. «Что б как все». Но навык кое-какой мужики потеряли. Явно подзабыли, как это делается.
«А лез — такой загадочный.
А слез — такой задумчивый».
Задумались, начали вспоминать. Коллективно. Как всегда: «победил колхозный строй». Хотя какой тут «строй»? Тут, скорее «ляг». Вот так и скажем: «победил колхозный ляг». Ну, и полный набор комментариев всех присутствующих. Народная совокупная мудрость. Опять!? Я же сказал — про совокупление — не думать! А про мудрость можно? Которая с проявлением неисчерпаемого остроумия. Как на интернет-форумах. «Остроумие» — двукоренное слово, где оба корня — неправда.
В части установления порядка следования — чуть до драки дело не дошло. Пришлось спортивную систему применять. С жеребьёвкой. Кому первым жеребировать. И Ивашку — главным судьёй на… на поле. Ну, не за «воротами» же. Эти же… как прыгуны в… в длину. Не скажу в длину чего. По три попытки исполняют. После двух первых неудачных — третья. Такая же. Или как те, которые на конях, но не наездники. Подход к снаряду, запрыг, тыр-пыр, правильный соскок и — руки в стороны. Устроили мне тут, понимаешь, Олимпиаду. С русским народным многоборьем. Типа: «мужичка бы да похилее. Да побороться». Только тут — наоборот. Бабёнка чуть шевелится. Нанайская народная борьба — «бой с матрасом». «Очередной соискатель победил и… и соискал».
Мне это надоело быстро. Не так — с самого начала надоело. Как Александру Македонскому. Он тоже очень на своих солдат ругался: «эти грязные немытые скоты, которые во всякое время готовы публично возлечь с женщиной». Этот конкретный Македонский — конкретно про знаменитую македонскую фалангу. Но ему деваться некуда, пришлось терпеть — полководцев без солдат не бывает.
А я — ценных указаний выдал, Ивашку за старшего назначил и… да чего там — честно надо сказать — сбежал. Не сколько от того, что вижу, сколько от того, чего не вижу, но сильно в штанах чувствую. Сбежал на покос. Ну и правда — куча здоровых мужиков. Опыта сельской жизни и житья вообще — у них за глаза по-более моего. Не дети — разберутся. Разобрались.
Мы с Суханом как встали на косу, так и до полной темноты. Славно рванули. Как-то даже по коммунистически. На орден не хватит, но грамоту — выдать можно. Ну, а как уже совсем невидно стало — пришлось на заимку идти.
Как вошли, так я в воротах и остановился. Ошизел. Костерок возле ворот горит, нет никого и видно: вся середина двора завалена древесным мусором. Щепки, поленца, обрубки, сколы, куски коры… Разлетелись по всему пространству аж от одного забора до другого. В центре — просто кучей валяются. Ага. Утром у забора справа аккуратненько лежала стопка из двух десятков сухих брёвен. А теперь там просто сырое место. С лагами, на которых прежде бревна лежали. А брёвен нет. И что я могу подумать? Пришёл динозавр и, в неописуемой ярости, погрыз брёвнышки в мусор? Или сюда щеподелательная машина типа «Сибирский цирюльник» закатилась? После «казуаров России» я ни тираннозавру угрянскому, ни самоходному лесодробительному — не удивлюсь. А люди-то мои где? Разбежались? Хорошо бы. Может, кто живой остался…
– Во! А господин — уже. А мы только кончили. Вот, присели с устатку пивка малость…
В проёме поварни появился Ивашка с кружкой пива. Уже… вполне довольный. Он же обещал что ни капли…
– Много принял?
– Я-то? Я ж тока пивусика. Во, первая ещё полная. Почти. Это мужики там до бражки добрались…
– До «вымороженной»!?
– Да не! Чего я, не понимаю, что ли? Которая «с пчелой» — она ж отрава. Не, Звяга с Рябиновки притащил. А тут, ну сам глянь — народ поработал. Так… Ну… От души. Ну я и позволил. За труд.
Ивашко широко и горделиво обвёл рукой с кружкой заваленный продуктами сильно дробильной деревообработки двор. Похоже, что они сначала приняли, а уж потом…
– Нафига нафигачили до фига? Фигни фигуватерной. Расфигачивайте нафиг! Фигуисты фигуёвые! Быстро.
Да, Ванюша, это твой народ. Плоть от плоти, кровь от крови, слово от Даля. А ведь я же ещё в прошлой жизни зарекался: на мате не разговаривать. Только ругаться. Но народ понял всё. И даже последнее слово.
Уж не знаю, что им Ивашка про меня рассказывал, но кинулись работать дружно. Собрали и сложили. Как-то… где-то… поленницу у забора. Как можно сложить поленницу из разноформатных обрубков? Да с пьяных глаз, да ещё и в темноте? Ну, предположим. Попутно разъяснили малолетке недоразвитому, что они же «хотели как лучше». Понятно, что «получилось как всегда» Но — «от чистого сердца». «Не корысти ради, а пользы для».
Когда я днём ушёл, нагло бросил подотчётное стадо, Ивашко начал распоряжаться. Вообще-то правильно начал: с выяснения профпригодности и личной склонности.
– Ну, мужички-чудачки, а у кого какие таланты имеются?
Дружный ответ новоявленных пейзан был легко предсказуем:
– Да не… да мы… одичали-оголодали… овшивели-ослабели… мы-то конечно… но слабосильны и маломочны…
Я бы был — наверняка поверил. Как всякий нормальный горожанин, представляющий себе лесное проживание как крик заблудившегося грибника: «Ау! Помогите кто-нибудь!». И очень бы проникся. Потом вспомнил бы Генри Торо «Жизнь в лесу» с его фразой: «Более пяти лет я всецело содержал себя трудом своих рук и установил, что, работая шесть недель в году, могу себя обеспечить». И очень бы обиделся на обман.
Торо чётко доказал, что нормальный здоровый мужчина может прожить в лесу почти не напрягаясь. А если ещё и беглых негров прятать, то и весело. Но, конечно, при условии, что у него нет жены, детей, любовницы, хронических болячек, невыплаченных кредитов и гособязанностей. Если не платить налоги, не впадать сильно в благотворительность и в «гражданский долг», и чтоб общество защищало от всяких «нехороших»… В общем-то, ситуация моих «птицев». Так что, не с чего им было «оголодали-ослабели».
Ивашка Торо не читал, поэтому пропустил все мои бледно-интеллигентские попаданские измышлизмы и не поверил сразу.
– Счас как плетью пройдёмся и глянем: сколько у кого — мОчи, а сколько — мочИ. Все враз много-мочными станут.
Тут вылез «обоерукий топорник». Здоровый лоб, под два метра, сутулый, длиннорукий, лицо бородой заросло аж под самые глаза.
– А я вот махать могу.
– И чего? Нашёл чем хвастать. У нас вон там уже одна отмаханная валяется. Очухается — опять всем подмахивать будет. Ну хочешь — и тебя рядом поставим.
– А? Чего?! Ты… Ах ты, паскуда! А ну, где топоры мои! Ты меня? Да я тя! В щепу разделаю!
Тут рассказчики, Ивашко с Николаем, несколько поспорили. Ивашко всё норовил про своё миролюбие рассказать и к бедным «птицам» соболезнование. Николай же больше напирал на профнепригодность даже и с «гурдой» в руке. Типа: воин с саблей, это конечно, хорошо, но против двух топоров «мельницей»…
