В. Бирюк - Шантаж

— А-а-а!!! Торк!!! Торк пришёл! А-а-а!

Из-за печки появились широко раззявленный рот и пара таких же глаз. Всё это истошно вопило. Я как-то даже испугался. Потом сообразил — баба орёт. Точно, одна из пленниц, которых я видел от окна, опознала Чарджи. А он среди здешнего дамского населения — фигура известная. Говорят, здешние девки и бабы помоложе специально в Рябиновку приходили, чтоб хоть одним глазком на такую красоту посмотреть.

— Он же весь такой… Как гляну — аж коленки слабнут. Да ещё и ханыч.

Ну вот и пригодилось — для опознания избавителя.

Бой кончился, а дело — нет. Подведение итогов, разбор полётов, оценка потерь… Здесь, на «Святой Руси», значительная часть боестолкновений имеет целью не сколько уничтожение живой силы противника, сколько захват его имущества. И превращение в имущество его самого. Сбор трофеев, упаковка пленных, добивание раненых… Зачистка, приборка, приёмка… «Война сама себе кормит». Трофеи здесь — первейший «корм». Я — не против, грабёж с порабощением — здесь это не стыдно, это признак удачливости, благоволение божье. Только у меня, с моим «гумнонизмом» чуть другие приоритеты. То же самое, но чуть в другом порядке.

— Ивашко, что с людьми? Все целы?

— Сухан — надо бы кольчугу снять. Били в него сильно. Троих положил. Одного — на копьё насадил, одному в спину метнул. А ещё одного — на его же нож. Пересилил. Чарджи… — видишь, хромает. То ли спрыгнул неудачно, то ли ударили. Кровь на сапоге — не его. Я спрашивал. Двоих положил. Одного — саблей, во второго — нож кинул. Чимахай разок ударил. Не, бил-то он много. Но всё по одному. Который под его мельницу попал. Щепы, что ль, хотел наделать? Двоих я зарубил. С ножами-то против сабли… Дурни. Ручки тянуть надумали. Да они ещё и выпившие здорово. И со света выйдя — в темноте-то ещё не пригляделись. Вовремя ты кинулся. Как все вышли, но в темени ещё не обвыклись. А последнего, не поверишь, Хохрякович прибежал. Я-то злодея только вязать собрался. И тут этот… топором — хрясь… И расспросить-то теперь некого.

Чудеса. Рукопашный бой моего… ополчения с профессионалами закончился в «сухую». В нашу пользу. Так не бывает. Нет, жизнь, всё-таки, зебра, а не конь вороной. А я отделался лёгким испугом. Мда… Если это лёгкий, то от средней тяжести я просто помру. Стоп.

— Ивашко, где десятый? Их за столом десять было.

— Ё! Убёг. Вот гадость-то. Темно. Вроде, все лежали. Затаился гад. Так, парни, пошли последнего искать.

— Не надо искать. Вот он. Бегать — здоров. А вот биться — слабоват.

Ноготок втащил в помещение пленного. Со связанными и вывернутыми за спину руками, с разбитым в кровь лицом, в разорванном на боку блузоне, и в полностью мокрой и грязной юбке. От пинка пленник полетел вперёд головой и, ударившись о стол, сполз на пол. Один из кубков, стоявших на столе, свалился. Из него, позвякивая, выкатилось несколько золотых монет, и упали на землю.

— Ты чего делаешь, гадина недобитая! Ты чего злато наше на землю мечешь! Ах ты, мерзость поганая!

О! И Николай появился. Значит, бой и вправду кончился. Стадия вторая — уменьшение энтропии мироздания. В смысле — сортировка и упаковка хабара. Не буду мешать профессионалам. Стыдно сказать — и не могу. Отходняк колотит.

Я нашёл удобное место у стенки, привалился к сложенным щитам битых разбойничков и просто отходил от пережитого. Выпить бы. Но здешняя бражка или пиво… А нормальных «наркомовских»… До Ивана Грозного с его водкой для опричников — четыре века. Не, столько не вытерплю, надо самому… спрогрессировать.

Ивашко довольно быстро организовал народ. Николай, отгоняя всех от стола, начал вдумчиво ссыпать драгметаллы в кожаные торбы, попутно сортирую их на три группы. Откуда у него эта тара? А, впрочем, он на то и профи, чтобы иметь всё необходимое с собой. Чарджи аккуратно отодвинулся от опознавшей его селянки, и присел возле пленного. Спрашивает его о чём-то негромко да поглядывает на Ноготка. Тот нашёл какой-то железный прут и старательно разогревает его в печке. Звягу с «горнистом» Ивашко выгнал на улицу, под дождь — обдирать мертвяков.

— А чё Звяга? Как чё — так Звяга…

— Цыц! Не сумели вражьей крови пролить — так хоть поплещетесь.

Селянка увидела эту кучу блестяшек на столе и не может глаз оторвать. И Чарджи ей уже не интересен, и товарка битая, которая чуть дышит… Ну, Ванюша, давай работать. Ты хоть и не «Герболайф» толкаешь, но принцип тот же: с аборигенами надо разговаривать.

— Тебя как звать?

Ноль внимания, фунт презрения. Выпученные глаза, раскрытый рот, намертво сжатые перед грудью кулаки. Рывок за плечо. Глаза от кучки на столе не отводит, на меня не реагирует, в акустике — сплошной «белый шум»:

— А? Чего? А это чё?

— Рассказывай. Как дело было.

Бессвязный, непрерывно понукаемый рассказ. Если это можно назвать рассказом. Односложные ответы в сторону ссыпаемого в торбы серебра. «А… Ну… Да…. Не…». Произносится в произвольном порядке, повторение одного и того же вопроса позволяет получить всё множество заложенных в систему ответов.

Полный пролёт. Опрос очевидцев окончился провалом. Таким же очевидным, как и эта… очевидка. Может, побить её? Как-то стилистически неверно. Как-то стыдновато… То мы избавители-освободители. А то мордо-набиватели и к стенке-приставлятели. Как Советская Армия в странах народной демократии.

Хохрякович, умывший и перевязывавший, по команде Ивашки, вторую, битую, но ещё живую и уже начавшую стонать, пострадавшую, начал дёргаться.

— Парень, ты закончил? Берите вдвоём с этой… говоруньей — битую и отведите на её подворье. Накройте чем-нибудь, чтоб не промокла. И ещё. Сбегай, позови Хрыся, ну, отец Потанин. И тут рядом — Всерадов дом. Он холоп мой. Пусть оба спешно идут сюда.

— Эта… Оружные?

— Эта-эта… На кой чёрт мне оружные смерды после боя? Сами пусть придут.

Николай закончил упаковку «захоронки». Хоть глаза мне перестало мозолить этим блеском. А главное — остальным. Перестали постоянно оборачиваться и замирать, как перед телевизором с интересной передачей.

Бывает: идёт человек по делу, в туалет, например, и вдруг замирает посреди комнаты.

— Ты чего?

— Так вон, по телеку Гондурас показывают. Вот счас досмотрю и пойду.

Стоит такой ценитель «гондурасов» у порога и приплясывает. Ушами и глазами — в телевизоре, остальной… физиологией — в другом месте… Ждёт — а вдруг чего интересного скажут. Иди уже, а то… «обгондурасишься» — стыдно будет.

Чимахай осторожно сортировал и упаковывал оружие. Наверняка получит втык. И от Ивашки, и от Николая. За проявленную инициативу, за неправильную упаковку. «А кто тебе вообще разрешил трогать?». Но «железный дровосек» углядел боевые топоры. Очень интересной конфигурации. Не похожи ни на норманнские, ни на, например, томагавки гуронов. Хотя используются и для метания. И щиты своеобразные — прямоугольные, с выступающим снизу носиком, из трёх досок. Средняя — выдвинута, положена внахлёст на боковые.

Заявился Звяга, приволок кучу тряпья, снятого с убитых. Кинул в угол. Всё в крови. Нет, так дело не пойдёт. Мокрые тряпки — на забор под дождь. Пусть промываются. Чистые — на стены изнутри — пусть сохнут. А то тут и так…

Дышать — только ртом. Острый запах крови в натопленном помещении. От убитой женщины у стенки, от убитого юноши под столом. Интересно, а чего там под столом Николай копается? И чего это у него такие испуганные глаза? Суму дорожную одного из этих взял и снова под стол полез. Что же ты так трясёшься, Николашка? Будто смерть свою под столом встретил. Смерть, конечно, не девушка — повстречались да разбежались. Но варианты — возможны. Ну, вылезай, иди сюда. Поглядим-послушаем.

Николай воровато озирался, пытаясь одновременно то прижать сумку к груди, словно спрятав её от посторонних взглядов, то наоборот, отодвинуться от неё будто не он её несёт, а она — сама, «так, случайно мимо проходила».

— Господине, беда… Звяга, ты чего тут столбом стоишь? У тебя всего делов есть — задницу у печки греть? Иди — там, на дворе ещё осталось.

— Постой. Там, во дворе, ещё покойники есть. Бабы. Всех битых положить рядком перед воротами. С одной стороны — пришлые, с другой — местные. На местных, на ком есть, оставить рубахи. И лица тряпьём прикрыть — дождь мёртвым глаза заливает. Кресты, колты, кольца, серьги… — снять. Николаю отдашь. С пришлых снять всё. До кожи. Кожу… — оставить. Чимахай, помоги Звяге: эту покойницу — тоже туда. Давайте быстренько. Ну, Николай, что за беда?

— Вот.

Он подсунул мне под нос тряпичную суму одного из литваков. Внутри была небольшая кожаная красная сумка. Зашнурована, концы шнурков вставлены в деревяшку. Что-то я такое слышал… А, так в Новгороде и вообще по Северу упаковывали собранную дань.