Новое оружие - Василий Анатольевич Криптонов

Императорская Академия. Самое лучшее и престижное учебное заведение из всех, существующих в Российской Империи. Меня зовут Константин Барятинский, и я перешёл на второй курс.

Недавно мне исполнилось семнадцать лет. В мир балов и красавиц, аристократов и магии, мир, чтящий дуэльный кодекс и родовые клятвы, я попал чуть больше года назад.

В своём мире я противостоял власти. Был отчаянным революционером, главой и легендой Сопротивления по прозвищу Капитан Чейн. Здесь я — внук князя Григория Михайловича Барятинского, главы древнего и уважаемого рода белых магов, входящего в Ближний круг. Ближний круг — это высшая верховная власть. После государя императора, конечно. Я служу в Тайной канцелярии в звании капитана. У главы Тайной канцелярии есть красавица дочь, и с ней мы — друзья. Довольно близкие… Впрочем, на отсутствие поклонниц мне, командиру отряда Воинов Света, месяц назад представленному к высшей правительственной награде, жаловаться не приходится.

Н-да, а ведь если оглянуться назад — я и впрямь многого добился в этом мире. Например, спас его от подступающей Тьмы.

Мой взгляд скользнул по толпе курсантов. Мы, как полагалось по традиции, выстроились в шеренги по периметру площади перед учебным корпусом.

Корпуса Императорской академии расположены на территории Царского Села, в непосредственной близости от Летнего дворца — в котором сейчас, если верить светским хроникам, проживает императорская семья. Прогуливаясь по огромному парку, мы, курсанты, запросто можем встретить на его аллеях не только кого-то из придворных, но и, например, саму императрицу. Или великую княжну Анну Александровну Романову — тоже, к слову, одну из моих поклонниц. А уж для того, чтобы встретить великого князя Бориса Александровича Романова, пятнадцатилетнего наследника императорского престола, и ходить далеко не надо. Вон он — стоит напротив меня, в шеренге первокурсников. Улыбается во весь рот — не знает пока, во что впрягся.

Пятнадцать лет подряд великий князь Борис Александрович преимущественно занимался тем, что пытался умереть. Из наследника престола день за днём тянула жизненные силы тварь, которую язык не поворачивается называть человеком — некий господин Юнг, лечащий врач императорской семьи. Год от года Борис чувствовал себя всё хуже, с постели почти не вставал, и вылечить его не мог никто. Неудивительно, в общем-то — с учётом того, что отравитель, маг высочайшего уровня, не отходил от пацана ни на шаг.

Мне удалось не только вывести этого гада на чистую воду, но и покончить с ним. Как? Да очень просто. Я победил Юнга в поединке, привязал его к носу своего личного самолёта (подарок Его Императорского Величества, между прочим), поднял над землей и сбросил с двухкилометровой высоты. Теперь великий князь Борис Александрович Романов стоит напротив меня в шеренге первокурсников и улыбается во весь рот.

Борису — пятнадцать, а в Академию принимают с шестнадцати лет. Но я более чем уверен, что приняли великого князя не благодаря папенькиной протекции. Точнее, не только благодаря ей. У Бориса, долгое время прикованного к постели, не было практически никаких других занятий, кроме чтения книг. Его покои во дворце, в которых мне доводилось бывать, напоминают жилище сумасшедшего библиотекаря. Неудивительно, что мальчишка сдал вступительные экзамены в Академию без особого труда…

Радуется, ишь! Думает, что самое сложное позади… Ха-ха. Я тоже когда-то так думал. Посмотрим, что ты запоёшь уже через неделю учёбы. Преподавателей в академии немало, и подавляющему большинству глубоко плевать, чей ты отпрыск. Даже я, при всех своих заслугах перед отечеством, зачёты, экзамены и курсовые работы сдавал на общих основаниях. И преподавателю физики, например, был совершенно не интересен тот факт, что накануне экзамена я сражался против заговорщиков, готовящих дворцовый переворот…

Борис не удержался и всё-таки помахал мне рукой. Я махнул в ответ.

Вовремя — оркестр грянул марш. И на широкое крыльцо учебного корпуса вышел ректор, Василий Фёдорович Калиновский.

Курсанты и преподаватели, в полном составе выстроившиеся на крыльце, встретили его аплодисментами. Ректора в академии любили и уважали.

— Здравствуйте, дорогие мои друзья! — с чувством сказал Василий Фёдорович. — И снова, уже который год подряд, я рад приветствовать вас в лучшем — не побоюсь этого слова — высшем учебном заведении Российской Империи!

Ректор говорил, строй курсантов время от времени взрывался аплодисментами. Нетерпеливыми — хотя и вполне искренними. Мы действительно рады были вернуться в академию после каникул, но Калиновский из года в год произносил примерно одну и ту же речь. В которой нас, курсантов, более всего интересовало окончание. В конце речи Калиновский сообщал, сколько чёрных и сколько белых магов в этом году поступило в академию.

Благополучие этого мира испокон веков держалось на балансе чёрных и белых магов. Баланс соблюдался из года в год, из века в век. В Ближний Круг, состоящий из двенадцати представителей самых могущественных родов Российской Империи, входило равное количество чёрных и белых магов… До некоторых пор. Пока этот баланс вдруг не нарушился. Незаметно, шаг за шагом, он начал смешаться в сторону чёрных магов. Белые маги слабели. Вырождались, теряли политическую силу.

Самые могущественные маги гибли — кто-то на дуэли, как мой отец Александр Барятинский, кто-то при неясных и загадочных обстоятельствах. Шла молва о проклятии, о вырождении белых магов. По факту же всё обстояло гораздо проще. Тот, кто стремился разрушить самое могущественное государство в мире, изо всех сил раскачивал лодку — пытаясь сместить баланс в сторону чёрных магов. И до недавних пор это ему удавалось. До тех пор, пока в этом мире не появился я.

—… ну, и наконец — о самом интересном, — добрался между тем до завершения речи Калиновский. — Все мы знаем, сколь плачевно было всего лишь год назад положение белых магов! Справедливости ради, позволю себе напомнить, что касалось это не только нашей достославной академии, но и всей Империи. В прошлом году на первый курс поступило семьдесят три чёрных мага и сорок семь белых. Это был самый большой перекос баланса за всю историю, увы. — Калиновский вздохнул. — Шла молва о так называемом проклятии белых магов. О вырождении… И как же отрадно сознавать, что всё это оказалось лишь досужими сплетнями! — Ректор нашёл глазами меня. И, как мне показалось, улыбнулся.

«Ну да, — мысленно хмыкнул я. — Для того, чтобы избавиться от „проклятья“, понадобилась, в общем-то, сущая ерунда. Нужно было всего лишь одолеть на поединке и сбросить с самолёта того, кто всё это затеял. А перед тем целый год потратить на то, чтобы вычислить могущественного врага — притаившегося в буквальном смысле слова прямо за императорских троном. Одной рукой при этом отмахиваясь от покушений на собственную жизнь, а второй — защищая Императора и его драгоценных отпрысков…»

— В этом году я с гордостью сообщаю… — Калиновский выдержал эффектную паузу, — о том, что в нашу достославную академию поступило почти равное количество чёрных и белых магов! Шестьдесят один чёрный маг и пятьдесят девять белых, дамы и господа! Это — великолепный результат!

Курсанты зааплодировали. Борис тоже аплодировал, но выглядел разочарованным. Ожидал, что его одного посчитают за десяток, что ли? Шестьдесят один к пятидесяти девяти — это действительно отличный результат! В прошлом году, как и во многие предшествующие годы, ни о чём подобном никто и мечтать не смел.

Мне было интересно, скажет ли Калиновский о том, что в академии будет учиться наследник российского престола. С одной стороны — вопрос престижа, таким фактом грех не похвастаться. Особенно в присутствии прессы — представителей которой за оградой академии толпилось немало, от вспышек фотокамер рябило в глазах. А с другой стороны, Борис не любитель привлекать к себе внимание. Для человека, который всю жизнь провёл под неусыпным наблюдением врачей — ожидаемо, в общем-то. Подозреваю, что он и в академию поступил в том числе для того, чтобы избавиться от надзора… Наивный. Мой наметанный глаз уже определил в толпе наставников, одетых в коричневые сюртуки, два новых лица.

Наставники — не путать с преподавателями! — следили за соблюдением нами дисциплины. В большинстве своём это были унылые дядьки возрастом около сорока. Два бравых молодца лет по двадцать пять возвышались