Само собой, император не собирался его нарушать. Впрочем, как и оставлять церковь в числе крупнейших землевладельцев Российской империи. Например, зачем обязательно это самое слово слышать? Серьезные дела решаются не в разговорах, а насчет чтения или написания царь ничего владыке не обещал. Да и вообще он твердо знал, что поспешность нужна только при ловле блох. Сначала надо составить проект, потом его всесторонне обсудить, не произнося вслух запретного слова, а там и Феофан помрет, ему осталось всего пять лет. Вот тогда можно будет вплотную приступить к решению данной части земельного вопроса. Причем тех, кто с душой отнесется к выполнению императорского поручения, раскулачивать будут аккуратно, в некотором смысле даже нежно, оставив какую-то часть земли. Может, целую половину. Ну, а всех прочих — строго до апостольского состояния.
Первое время ужин действительно был ужином, то есть все принимали пищу по мере возможностей и аппетита, почти не отвлекаясь на разговоры. Однако по мере приближения к десерту интенсивность поедания начала уменьшаться, а обмена мнениями — увеличиваться. Впрочем, он имел явно очаговый характер, как и было задумано императором.
Протопоп Василий Пряхин пересел поближе к епископу и начал осторожно и доброжелательно расспрашивать его о состоянии церковно-приходского обучения в провинции, попутно поясняя, как это уже начало делаться в Москве. Царский духовник выполнял императорское поручение очень старательно, лишь изредка позволяя себе с тоской оглядеть стол, на котором не было ни капли спиртного.
За последние полгода практически все стороны жизни в Лефортовском дворце были упорядочены вплоть до появления писаных должностных инструкций — молодой император не любил, как он это называл, "бардака". Не избежали высочайшего внимания и некоторые пристрастия Василия.
Теперь ему разрешалось уходить в запой не абы когда, а в строго определенные отрезки времени, причем запои делились на очередные и внеочередные. Разрешение на очередные представлялись протопопу после каждого поста сроком на пять дней, за исключением пасхального запоя, который мог продолжаться восемь. Кроме очередных, Пряхин имел право и на внеочередные запои, но тут в каждом отдельном случае надо было писать заявление, утверждающая подпись на котором появлялась только в качестве поощрения за хорошо выполненные императорские поручения. Несанкционированное же утоление духовной жажды приводило к порке плетьми, причем нюх у царя был просто поразительный. Собственно, протопопу хватило всего одного посещения конюшни для понимания, что порядки, установленные молодым императором, все-таки лучше не нарушать. И теперь Пряхин объяснял епископу, как сильно поможет его карьере выявление даже одного таланта, способного хоть что-то делать много лучше среднего уровня. А уж если оных талантов окажется несколько, то царская милость может возрасти просто до неимоверных размеров. Василий говорил это с полным знанием дела, потому как отлично помнил, что произошло после того, как при его участии был найден иконописец, ныне неотлучно пребывающий при царской особе. Тогда император без возражений подписал заявление аж на две недели, а когда Пряхин не удержался и прихватил лишний день, обошелся устным внушением, да и то не очень грозным. Вот протопоп и разливался соловьем, а перед его мысленным взором стояла вожделенная картина — резолюция "не возражаю" на заявлении "прошу разрешения на внеочередной запой с такого-то числа по такое-то включительно".
Елизавета занималась похожим делом, хотя императору было решительно непонятно, какие такие таланты цесаревна предполагает обнаружить в дочерях тверского воеводы.
Миниху же подобное в обязанности не вменялось, и в данный момент он договаривался с представителями новгородского губернатора, в какой именно кабак они пойдут после завершения официальной части с целью компенсировать вынужденную трезвость за ужином. Фельдмаршал не без оснований предполагал, что в процессе хорошего возлияния представители расскажут о своем начальстве что-нибудь интересное. Правда, новгородцы, похоже, надеялись на то же самое, но император знал, сколь тщетны эти надежды. Напоить Христофора Антоновича до потери самоконтроля до сих пор не удавалось никому. И, что удивительно, с утра он всегда отлично помнил, что происходило во время пьянки.
Император же беседовал с самим воеводой просто с целью понять, что это за человек и нельзя ли его нагрузить еще каким-нибудь полезным делом, причем желательно без отрыва от руководства провинцией.
Воевода оказался понятливым человеком, и на торжественный обед, состоявшийся сразу после литургии, были в числе прочих приглашены и представители купечества. Двое вели себя скованно, затравленно озирались и жались к третьему, высокому жилистому старику в красной рубахе с надетой поверх нее черной безрукавкой и с шикарной седой бородой. Этот держался с достоинством, а на царя смотрел без подобострастия, зато с любопытством.
— Кто такой? — тихо спросил Новицкий у воеводы.
— Алексей Григорьевич Арефьев, богатейший тверской купчина, — последовал ответ. — Говорят, его не раз посещал проездом сам Петр Великий, но точно не знаю, меня тогда здесь еще не было.
Сергей кивнул, спросил еще про некоторых, а ближе к концу обеда встал и подошел к купцу.
— Здравствуй, Алексей Григорьевич. Говорят, ты был знаком с моим дедом?
— И тебе тоже всяческого здравия, государь, — встал и поклонился Арефьев. — Да, целых три раза у меня Петр Алексеевич останавливался.
— А с внуком, тоже Петром Алексеевичем, для полноты картины познакомиться не хочешь?
— Рад буду, государь.
— Значит, будем считать, что ты пригласил меня на ужин, а я согласился. Куда приезжать, в какое время и сколько человек можно с собой брать, дабы не вводить тебя в разорение?
Вот тут купец немного растерялся — видимо, нечасто императоры столь беззастенчиво набивались к нему в гости. Но быстро пришел в себя и снова поклонился:
— Живу я в Заволжском посаде, там мои палаты тебе любая собака покажет.
Император вопросительно глянул на воеводу — тот кивнул.
— Приезжать ко мне можешь, когда тебе более угодно будет, — продолжал Арефьев, — но ежели хочешь отведать жареной утки с солеными лимонами, коей дед твой неоднократно отдавал должное, то в восемь часов вечера. Сколь народу ты собой не возьмешь, мне от того никакого разорения не будет, а только одна радость.
— Ладно, — кивнул Сергей, — тогда жди, в восемь часов подъеду. Со мной будут четверо приближенных и два десятка охраны. Этих тоже придется кормить, но за отдельным столом и не до отвала. Никаких горячительных напитков подавать не надо, я их не употребляю и своим людям при мне не даю.
