— Да, — подтвердил Згурский. — Был.
— Ну конечно же! Я знаю. — Татьяна Михайловна захлопала в ладоши. — Я знаю! О вас же в газетах печатали. В «Русском инвалиде» и в журнале «Нива»! «Рота под командованием храброго капитана Згурского первой ворвалась в неприступную цитадель Пекина», — звонко продекламировала она.
— Это было целых шесть лет назад, — зачем — то уточнил Згурский.
— А я помню — отец вырезал эту статью из газеты. Там еще говорилось, что вы под ураганным огнем выкатили пушку на прямую наводку и стали бить по воротам, пока они не разлетелись в щепы. А потом вы устремились в атаку.
— Это было не совсем так.
— Но все равно. Пекин — это же так интересно!
— Бейджин, — поправил Згурский. — Местные жители называют столицу — Бейджин.
— Приходите нынче к нам чай пить! — Татьяна Михайловна улыбнулась, отчего видавшего виды подполковника окатило новой, теплой, до изнеможения нежной волной. — Папенька рад будет! Он тогда все твердил о броневом экипаже… Он у меня инженер. Военный инженер! — с гордостью сообщила новая знакомая. — Ему будет очень интересно послушать вас, — она помедлила, — мне тоже…
— Мсье, — услышал Владимир Игнатьевич. — Прага уже. Поезд стоит.
«То, что до сих пор вы на свободе, — не ваша заслуга, а наша недоработка».
Лаврентий Берия
Утро глядело в свежевымытое окно зашкафья Петра Судакова. С высокого берега Стуженки открывался кумачовый рассвет во всю ширь горизонта.
Начальник Елчаниновской милиции открыл глаза. Крынка молока, накрытая чистой белой тряпицей, сулила облегчение после вчерашней беседы с проверяющим. Тому сейчас, вероятно, было еще хуже. После возвращения из дома подозрительной училки он пил не переставая, не слушая ничьих увещаний. В поезд, шедший глубоко за полночь, бесчувственного сотрудника ГПУ погрузили, мешок мешком, строго велев проводнику хранить сон и покой важного пассажира.
«Кажись, пронесло», — глядя, как плотная струя молока наполняет чашку, вдруг подумал Судаков и сам себе удивился, с чего это ему — вчерашнему грузчику с пристани, а сегодня лицу, именем первого в мире государства рабочих и крестьян облеченному властью — вздумалось сочувствовать скрытым недругам этого самого государства.
«Как тут глаза ни щурь, а Таисия Матвеевна, даром что училка — фигура крайне подозрительная. И звать ее вовсе не Таисия. Это точно. Тот — бывший, из Первой конной — спьяну ее Татьяной величал. Мне бы тогда самому подсуетиться да взять под стражу диковинную преподавательницу… Но ведь нет же! Рука не поднялась. И у гэпэушника, вон, тоже не поднялась. Странное дело. Как есть странное». — Судаков еще раз глянул в окно. Во дворе суетилась жена, засыпая корм цыплятам, за соседскими крышами маячили купола церкви с неуместными, но такими привычными крестами. Чуть левее виднелось здание школы — в недавнем прошлом реального училища.
«День теперича воскресный, — удовлетворенно констатировал Петр Федорович, — уроков нет».
— Варька! — думая о своем, окликнул начальник милиции.
— Чего, тять? — послышалось из — за шкафа.
— А ну — ка, иди сюда!
— Да чего надо — то? — сонная физиономия дочери появилась в его закутке.
— Отвечай по — быстрому, кружок у вас в клубе нынче есть? Ну тот самый, где вы стишки читаете…
— Как же, есть. — Варька пожала плечами, недоумевая, с чего бы это отцу интересоваться таким пустячным делом. — А тебе для чего?
— Дерзить вздумала? Раз спрашиваю, стало быть, нужно! Не доросла еще батьке вопросы задавать — «что» да «почему»! Иди — ка сюда. — Он поманил дочь пальцем.
— Ну… — Голенастая девочка — подросток подошла к столу.
— В общем, так. Сегодня пойдешь на кружок пораньше. Чтобы первой быть. Таисия — то всегда прежде вас приходит?
— Ну?
— Не нукай ты! Не на конюшне. Пойдешь и скажешь, чтоб, как закончит с вами тетешкаться, никуда из клуба не шла — пусть сидит и меня дожидается.
— Бать, ты чего?
— А ну, цыть! Раз говорю, значит, надо! А ты языком почем зря не чеши. Твое дело передать, да чтоб никто рядом не слышал.
— Хорошо. Скажу, как велишь… А долго ли ждать?
— Пока не приду. Запомнила?
— Ага.
— Тогда иди. Да чтоб молчок! А то враз ремня схлопочешь!
Хорошо знакомая с отцовским ремнем девчонка, молча и скоро кивнув, выскочила из родительского «кабинета».
— Черт ведь что может подумать, — глядя ей вслед, тяжело вздохнул Судаков. — Господь великий, что ж я делаю — то?
Судаков снова покосился в окно, будто высматривая заветную тропку на поросшем кустами берегу. Сколько раз в прежние годы убегал он по ней, страшась отцовского гнева… Сколько раз прятался… Нынче не спрячешься, хоть до Зазноби на озера беги.
Сердце начальника милиции стучало, не унимаясь, как телеграфный аппарат, выбивающий на ленте недобрую весть.
«Что ж я делаю? Ведь она контра! — с тоской и необъяснимой жалостью к собственной особе подумал бывший красный командир. — Ведь в прежние — то годы…» Он оборвал мысль, не желая вспоминать кровавый чад совсем недавних лет.
«Нет, она не такая. Не Таисия стреляла мне в спину из — за ворот. — Он поскреб между лопаток то место, куда тюкнула маленькая тупорылая пуля. Будь тогда у барышни не кургузый дамский браунинг, а, скажем, наган, не попади она в сабельную портупею — не сидеть ему здесь сейчас за столом. — Нет, не такая! — еще раз повторил Судаков. — Она… — Он не нашёл что сказать, решительно встал, вновь наполнил чашку парным молоком, выпил его залпом, точно водку, и потянулся за гимнастеркой. — Как бы ни было и что б там потом ни случилось, нельзя допустить, чтоб она пострадала!»
Милиционер застегнул ремень, вложил в кобуру наградное революционное оружие.
— Ты далеко? — окликнула его зашедшая в дом супруга. — рань же несусветная!
— Не понимаешь — не говори! — оборвал ее Судаков. — Дела есть.
Он вышел на улицу и зашагал к Дому народной милиции — бывшему полицейскому околотку. Там в массивном, доставшемся от прежних хозяев сейфе с отбитым двуглавым орлом хранились чистые бланки паспортов.
Дежурный, увидев хмурого начальника, подскочил, едва не выронив винтовку. Но тот лишь кивнул в ответ на приветствие и прошел к себе в кабинет.
День тянулся долго. Судаков наврал жене — никаких дел у него в то утро не было, да и вообще, в сравнении с другими уездными городками, в Елчанинове царили тишь и благодать. Когда б не опаска, что где — нибудь в округе вновь объявятся банды разбойного сброда, и вовсе стоило бы сократить численность городской милиции с двенадцати человек этак до пяти.
Когда наконец день перевалил за середину, Судаков поглядел на трофейную луковицу часов Павла Буре и, положив в нагрудный карман два пропечатанных чистых бланка, отправился в клуб. Кружки, большинство из которых вела Таисия Матвеевна, закончили работу, а до вечернего синематографа оставалось часа два. Пройдя по коридору, Судаков огляделся — совсем как в былые времена, когда с дружками таскал яблоки из сада отца Георгия. В коридорах было пусто. Он толкнул дверь.
Женщина стояла у окна, сцепив за спиной руки. Начальник милиции покачал головой и чуть кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.
— Простите, я задумалась. — Таисия Матвеевна повернулась, и ее лицо осветилось чуть застенчивой улыбкой.
— Таисия Матвеевна. — У Судакова перехватило дыхание. Не зная с чего начать, он вновь повторил: — Таисия Матвеевна…
— Я слушаю вас, Петр Федорович. Варвара сказала мне, что вы хотели со мной о чем — то поговорить?
— Да… — чувствуя себя, будто на уроке у доски, промямлил Судаков.
Он набрал побольше воздуха в грудь, как — то само собой расстегнул пуговку на вороте и выдохнул резко:
— Дело у меня к вам. Можно сказать, секретное. Ну, в общем, сами понимаете…
— Признаюсь честно, нет.
— Уезжать вам отсюда надо, Таисия Матвеевна.
— Куда? Для чего?
— Куда — о том мне лучше не знать. — Начальник милиции вдруг почувствовал какой — то странный, неизвестный ему доселе страх.
Преодолевая сковывающее язык волнение, он продолжил:
— К вам тут вечор товарищ один приходил…
— Да, мы пили чай.
— Я знаю, — перебил Судаков. — А затем он убежал, точно вы его из самовара окатили.
— Товарищ действительно спешил, но я не понимаю, к чему вы клоните.
— Это товарищ из ГПУ. Он — клоп въедливый. Коли зацепился — ни в жизнь не отстанет. И даже я вас тут защитить не смогу. Потому не спрашивайте ни о чем, собирайтесь с дочерью скоренько и уезжайте. Я и паспорта заготовил — какое имя скажете, такое и впишу. Только побыстрее, а то неровен час вернется… Тогда все, пшик. Оно, как говорится, плетью обуха не перешибешь.
