Старообрядцы, раскольники!
Везде тайно пропихивали своих прознатцев, связями общины тесными сплетены, гости торговые деньги имеют и сторонникам старой веры помогают и поддерживают. И в приказах своих доброхотов имеют, и в коллегиях — деньги великую власть над людьми имеют.
И вполне им по силам на «безымянного узника выйти». А не через ли поручика Чекина они связь держали, и обо всем, что в державе происходило, царя Иоанна Антоновича тайком осведомляли?! Не от того ли его знания и умения, что имел возможность читать многие книги, что ему в «секретный каземат» тайком собственный надзиратель приносил, присягу тем нарушая злостно, и кары не боясь.
Похоже на истину!
Но тогда заговор гораздо разветвленным выходит, зело тайным, крепким, раз даже из ближнего окружения императрицы на них кто-то работает. И ошибиться здесь никак нельзя, голову потерять моментально можно. Но кто их руку держит, хотелось бы узнать?!
— А еще повелел мне государь Иоанн Антонович животину чудную, что на островах командором Берингом открытых, «морской коровой» именуемую, от хищнического истребления промышленниками нашими, уберечь на будущие времена. Я, поначалу, сильно удивился, сном-духом не ведал. Но час назад доложили — нашелся знающий человек. Вот теперь сам думаю, откуда государь про отчет немчина Стеллера ведает, что описал тщательно впервые эту «корову» чуть ли не двадцать лет тому назад, и бумаги в Сенат и Академию ученым отправил.
— Заговор это, Александр Алексеевич. Мы думали, что в тюрьме сырой сидит Иоанн Антонович, а его там в курсе всех дел тайно держали. Комплот в его пользу сильные, конфиденты везде, думаю, их у него в Сенате и Тайной экспедиции хватает. И не пустая та просьба, бестолковостью тут не пахнет совсем, как и пустяшностью. Что-то важное там упрятано, только мы его не видим. Он хоть что повелел точно?
— Смотрителей на острова отправить с наказом строгим никому из промышленников убой не вести под страхом смерти. И корабли военные отправлять туда время от времени, и если потребуется, то морякам по ослушникам из пушек палить и жестоко наказывать. Острова же объявить «государевым заповедником», и к ним никому без дела не подплывать. А буде кто презрет то повеление, наши ли, или гости иноземные — то казнить без всякой жалости, чтоб другим неповадно было впредь.
— Сурово, но верно, — кивнул Василий Иванович, — мыслю хочет, чтобы животина сия снова развелась и поголовье ее увеличилось.
— Так и есть. Повелел Иоанн Антонович считать их тщательно, и если число больше станет, то смотрителям втрое больше платить указано. И на деньгах и ином содержании людей этих, а также казаков, что привлечены будут, экономию не чинить.
— «Государев заповедник» значит, — Суворов внимательно посмотрел на князя. — Дело это важное, раз Иоанн Антонович такое внимание ему уделяет. А потому я туда своего человечка отправлю, чтоб на месте разобрался и все до мелочей подсчитал. Мыслю, далеко вперед наш император заглядывает, нужно только понять в чем тут вопрос…
Глава 9
Шлиссельбург
Иоанн Антонович
после полудня 6 июля 1764 года
Дверь в узилище раскрылась, в ноздри ударил зловонный душок, от которого Ивана Антоновича прямо заколбасило. Огляделся, все знакомо, только топчана нет, да окно камнем заложено. Горела перед иконой лампадка (он распорядился вернуть их в каземат), и свеча на стене. Доверенный охранник о них заботился, ежедневно подливая масло и ставя новые свечи. Стол и три табурета, да стопочка книг духовного содержания. У стены уже здоровущая охапка соломы с живописно наброшенной ржавой цепью и кандалами, в углу за ширмой спрятан нужник.
От знакомой страшной, но привычной картины Иван Антонович поморщился, искоса посмотрел на княжну. Мария Семеновна побледнела как мел, смотрела на все с выражением нескрываемого ужаса. Затем всхлипнула и неожиданно для него обвила ручками за шею:
— Как ты провел в этом ужасе восемь лет? Здесь дышать то нельзя, воздуха мне не хватает…
Женщина обмякла, но ее руки продолжали обвивать шею. Чтобы не свалиться с ней на солому, Иван Антонович поднатужился и подхватил бригадиршу на руки, удивившись, что та, несмотря на невысокий рост, оказалась вполне изрядной ношей. С дополнительной тяжестью возвращаться было трудно, но он перешагнул за порог, ухитрившись кончиками пальцев десницы притворить за собой дверь. И облегченно вздохнул — дышать стало враз легче, хотя какое-то количество вони все же проникло с ним в «чистый» каземат. Но вполне терпимо, запах тут почти не ощущался, и ноша показалась не такой и тяжелой.
— Милый Иоанн Антонович, горюшко мое любимое…
Ее полные губы прижались к его губам — но то был не просто поцелуй, а какое-то яростное наваждение. Так Никритин никогда не целовался — безумие находится в страшном узилище, нервы задрожали как натянутая струна, нахлынуло мутной волной возбуждение. И он куда-то уплыл разумом, не ощущая тяжести ноши на руках, и вздрагивая, когда пальчики княжны особенно сильно давили на шею.
— Сейчас тебе станет легче, государь. Сожми мою грудь крепче, тискай, тебе все можно!
Дурманящий поцелуй прекратился, ноша с рук куда-то исчезла, хрипловатый, но еще сильнее возбуждающий его голос княгини доносился откуда-то снизу. Иван Антонович с трудом открыл глаза, опустил взгляд вниз — княгиня стояла на ложе на четвереньках, с закинутым на спину подолом платья и нижними юбками. Белеющая в темноте округлость возбудила его до чрезвычайности, он уже ни о чем не думал, сходя с ума от вожделения, буквально одурев, мял женское тело сильными пальцами, не обращая внимания на стоны и всхлипы. Но ее голос все же расслышал, ощутив прикосновение пальчиков в тот момент, когда чуть ли не конвульсивно пытался куда-то прорваться, понятно зачем, но промахиваясь:
— Сейчас я тебе помогу, государь. Владей мной… Ох!
От его судорожных движений княжна заохала, и тут же в животе словно взрыв произошел. Чудовищное возбуждение чуть схлынуло, пришла легкая слабость, но не осмысленность.
— Не покидай, так в первый раз бывает… ох! Владей мной снова… Как хорошо!
Хриплый голос женщины снова взвинтил его нервы, ушедшее было возбуждение, снова прилило к чреслам гораздо большей волной. Иван Антонович, не в силах контролировать разум и тело, сам себе напоминал статиста, что через оконное стекло любуется буйством природы…
— Ты бесподобен, государь, — княжна прижалась к нему, нежно поцеловав в щеку. Затем тихонько не то спросила, не то сама утвердительно ответила на молчаливый вопрос:
— Я у тебя первая в жизни женщина, Иоанн Антонович… Это очень волнительно, оказывается…
— Как ты поняла, Мария Семеновна?
Назвать по имени ту, которая подарила счастливое чувство обладания, было трудно. Все же она гораздо старше, да еще почтенная особа, княжна, супруга бригадира. Как то неудобно что ли, но вот сидеть рядом и обнимать за узкие плечи весьма волнительно.
— Так это видно, в разговоре с дамами ты краснеешь, Иоанн Антонович. Тянешься взглядом к своей камер-фрейлине, но тоже пунцовым становишься — оно видно, что тянетесь друг к другу, но не обладали еще естеством. А потому ясно, что природные женские дни у нее наступили, когда такое не одобряется. Вот почему я так и поступила — ты должен знать, государь, что с девицей тебе предстоит сделать вскорости.
Так очень нужно — самодержец, что страной и людьми управляет, не должен смущаться от разговора с дамами, и взгляд свой отводить от их прелестей. А дамы то еще порождение лисы и волка — хвост пушистый, но зубища оскалить могут. Евины дочки хитры и коварны, не верь им ни на минуту, Иоанн Антонович — соврать, как глазом моргнуть для них. Так что и гляди на них соответственно, к себе близко не подпуская.
Врагов у тебя при дворе много будет, а потому дамы ластиться начнут к тебе. Хорошо, если для родителей своих и прочих родственников имения и почет с деньгами выпрашивая, гораздо хуже другое. Коли гадюкой смертоносной к тебе в постель вползет — то ужалить сможет. Яды ведь разные бывает, некоторые через месяц подействовать могут. И болезни постыдные есть — такой царя Петра Алексеевича заразили, он долго потом болел. И думаю, от хворости той и умер, бессилием мужским страдая и болями сильными внизу живота. От них его крики на другой стороне Невы были слышны — мне отец о том рассказывал, когда за Александра Васильевича в жены отдавал. А потому будь осторожен и недоверчив, государь.
