Спасителя гражданская война закончилась. Разумеется, прямым следствием взрыва это не было, такого я не утверждаю… много еще вступило в действие людей и политических сил, без которых завершение войны было бы невозможно. Начало двадцатых было страшным временем…
— Пять миллионов жертв одного только голода…
— Да. И не все еще сочтены… И все же, я полагаю, без того теракта, при всей его чудовищности, дальнейшего у нас бы попросту не было. Некий замкнутый круг, обрекавший нас на бесконечное воспроизведение этой войны, был разорван. Потому что когда иностранцы, разом лишившись всех своих марионеток, перешли к открытой интервенции, гражданская война переросла в отечественную. Я помню это ощущение… Если мы — крестьяне и горожане, эсеры и анархисты, правые и левые — прямо сейчас не сделаемся одним народом и не научимся договариваться, то погибнем все, вот так просто. Я помню, как огэпэшники срывали погоны и переходили в Народную армию… и не под угрозой расстрела, у нас и патронов-то не было их перестрелять… даже имея тактическое и численное превосходство — переходили. Потому что ничего правильного больше не оставалось.
— А где вы были летом двадцатого?
— Я тогда выучился водить бронеавтомобиль, вел против французов ими же поставленный Новому порядку «Рено»… а стрелками ко мне пошли те огэпэшники, и я ждал выстрела в спину первые дни. Но все сделались свои. Мы договорились миром. И на этом, как мне представляется, осознании и держится власть Советов, какая она теперь. В своей книге я хотел бы рассказать про то, как мы научились слушать друг друга и действовать вместе. Чтобы мы сохранили это умение и никогда больше не теряли. Чтобы не принялись снова уничтожать друг друга. И, вы знаете, Настя, я полагаю, что комиссар Гинзбург, при всей ее неоднозначности, сыграла в этом определенную роль. Верно я понял, что мы так и не знаем, где ее могила?
— Не знаем, — подтвердила Настя. — Но, полагаю, по ее могиле вы сейчас ходите.
Журналист испуганно уставился себе под ноги.
— Этот парк — он же десять лет назад высажен, — продолжила Настя. — А после освобождения Москвы тут все было разрушено и перекопано. Лето двадцатого выдалось жарким. Трупы зарывали в братских могилах где придется. Скорее всего, Саша в одной из них. И вряд ли далеко. Возможно, прямо под нами. Я часто думаю об этом… не о ней даже… вообще обо всех костях, по которым мы ходим каждый день. Москва — старый город, едва ли тут сыщется хотя бы один квадратный метр, под которым не было бы костей. Людей добрых и злых, правых и виноватых, верных делу народа и предателей… убийц и тех, кому удалось не перейти эту грань. Без всех их не было бы нас. И кости все одинаковы. Я часто думаю, что мы перед ними в ответе. Они, кто как умел, мечтали о лучшем будущем для нас. Потому мы обязаны создать это лучшее будущее. Для всех.
Конец
Мой генерал? Сообщение от Молчанова.
Что у него случилось? Коротко!
Войска продвинулись на двенадцать километров, сильный снег, грузовики вязнут, много поломок. Боев не было.
Противогазы, быстро! Генерал, наденьте противогаз, здесь фосген! Снаряд «белая Д» у немцев.
Мой генерал, если фосген испарится к завтрашнему утру, то в случае с ипритом зимой это может занять месяцы. Давайте убираться отсюда. Pабирайте шифры и шифровальную машину!
Генерал, возьмите мой. Позвольте мне вам помочь. Черт возьми! Ваша борода!..
