кольцами, ответы на ритуальные вопросы, хождение вокруг аналоя в, ну надо же было выдумать такую глупость, венцах.
— Положил еси на главах их венцы, от камений честных, — надрывался хор. — Живота просиши у Тебе, и дал еси им.
Какая бессмыслица, подумал Щербатов. Хорошо хотя бы, что в этом представлении надо участвовать всего лишь раз в жизни…
Следующий возглас прозвучал иначе. Прежде, чем вникнуть в слова, Щербатов отреагировал на их тон. Мощный хрипловатый бас не говорил нараспев, не играл обертонами — напротив, звучал нарочито спокойно, почти буднично. Слышно его при этом было по всему помещению. Говорили… сверху?
— Если не Господь созиждет дом, — разнеслось под куполом, — значит, напрасно трудились строящие его.
В обряде венчания таких слов нет!
Террорист?
Щербатов быстро осмотрелся в поисках укрытия. Пробиться к выходам или приделам невозможно — толпа. Но рядом каменный свод алтарной арки. Такой защитит и от шрапнели. До царских врат всего-то полдюжины шагов.
Когда громада здания вздрогнула, Щербатов уже знал, где укрыться. Спасти прочих? Невозможно. У выходов мгновенно вскипела давка. Женский визг заглушал скрежет стальных конструкций.
Упала первая балка купола — значит, сейчас полетят осколки. Спасти тут можно только себя. Щербатов решительно двинулся к арке алтаря… и наткнулся на взгляд невесты. Уже жены.
Девушка смотрела потеряно. На тощей шее отчаянно билась жилка.
Щербатов кинулся к ней, опрокинув аналой. Обхватил за плечи и со всей силы толкнул в открытые царские врата, под защиту алтарного свода. Сам прыгнул следом… Массивный обломок купола рухнул сверху, сбил с ног и раздробил грудную клетку.
Боль пришла и в ту же секунду ушла навсегда. Шум, крики, давка, удушающая пыль — все это не имело больше власти над гаснущим сознанием. В эти последние секунды он понял, кто в ответе за его смерть и разрушение дела его жизни. Ни гнева, ни злости он не испытывал.
— Значит, ты все же решила аннулировать мою… нашу роль в истории, Саша, — сказал он мысленно почти так же спокойно, как в любой их дискуссии. — Что же, тебе удалось выступить субъектом исторического процесса. Мои поздравления. Но ты ведь понимаешь, сколько надежд обратила в прах, сколько кровопролитий сделала напрасными, сколько путей развития уничтожила навсегда? Сможешь жить с этим? Не рекомендовал бы…
В следующую секунду он и об этом забыл. Меркнущее сознание освобождалось от всего неважного. Последней вспышкой явилось лицо Веры, спокойное и серьезное.
— Ты исполнил все, что было в человеческих силах, дорогой мой, — ответила она на вопрос, которого он уже не мог задать. — Твоя война окончена. Ты свободен.
Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург
— Да чего изменилось и за каким чертом? — орал Паша, не отводя маузера.
Скрывать правду никакого смысла не было.
— Храм взорван. Все или почти все внутри должны были погибнуть. Думаю, так и вышло. Нового порядка больше нет, Пашка, — Саша снова сплюнула кровь. — Война закончена.
— Так-то война закончена?! Это ты устроила взрыв, ты?! Отвечай, сука!
Далеко не она одна, но взяла же она на себя грех. Уже не прикинуться непричастной — три трупа в доме.
— Не кричи, Паша, не надо. Да, это я.
Саша, боясь дышать, ждала нового удара, но Пашкино лицо перекосилось, словно это она его ударила.
— Но почему, Сашка? — его голос просел. — Какого черта? Ты что же это… мстишь за то, что было после «Кадиллака», да? За пальцы? Ты всех ребят моих сегодня положила, всех! Трое из моего отряда здесь дежурили, остальные — в храме этом проклятом! Они мертвы, ты их убила, понимаешь ты это?
— Я понимаю. Но это уже случилось. И нет, не из-за пальцев. За себя я могу простить все. А вот за всех не прощу ничего.
Левую часть лица заливала кровь из рассеченной брови, но поднять руку и стереть ее Саша не рисковала — боялась спровоцировать Пашку на выстрел. Умирать чертовски не хотелось.
— А я ведь верил, что ты стала наша, — сказал Пашка скорее грустно, чем зло. — За свою тебя держал. Мечтал, дурачок, что раз ты к нам перешла, то и другие поймут скоро: хватит нам убивать друг друга Антанте на радость. Тоже решат, мол, довольно уже войны этой проклятущей. Замиримся, страну пойдем восстанавливать, жизнь налаживать человеческую, от голода людей спасать…
— Новый порядок никого не спас от голода, Паша.
— Спас бы, если бы не вы с вашими бунтами!
— Это был замкнутый круг, — согласилась Саша. — Но теперь он разорван. Уйдем на Тамбовщину, Паша. Там Народная армия, она жива, и оттуда мы станем возвращать нашу землю себе, — она попыталась улыбнуться разбитыми губами. — Мы все начнем заново, все будет по-другому в этот раз!
— Все будет по-другому, говоришь? — глаза Паши сузились. — Вот только не для тебя, комиссар.
Она попыталась увернуться в последний момент, и пуля вошла не в грудь, а сбоку в живот. Саша взвыла и скорчилась. Пашка чертыхнулся сквозь зубы, недовольный грязно выполненной работой. Сапогом перевернул ее на спину, придавил к ступеням. Выстрелил точно в сердце. Подождал с полминуты, пока конвульсии не прекратятся, а серые глаза не застынут. Резко развернулся и пошел прочь, но тут же вернулся. Наклонился и снял часы с ее запястья. Шутка ли, «Картье».
Этого она уже не чувствовала. Гаснущим сознанием торопливо обратилась к тому, кто умер чуть раньше нее, так что в мысленном разговоре, который они вели столько лет, последнее слово осталось за ней:
— Нет, Андрей, это не победа. Победить мы могли только оба, если бы нашли способ не уничтожать друг друга. Но исторический процесс решил за нас. Не так уж мы оказались в нем субъектны, правда? Хотела бы я знать — те, кто после нас, сумеют это преодолеть? Или их мы тоже обрекли на бесконечное повторение гражданской войны в разных формах?
Мысли расплывались. Дети успели уйти, а значит, данное командиру слово она сдержала. Быть может, это единственное, что она в своей жизни сделала правильно.
И было еще что-то, требовавшее усилия…
— Я только хочу, чтобы эта война закончилась навсегда.
Последней вспышкой явилось лицо мужа. Он мягко улыбнулся.
— Ты исполнила все, что было в человеческих силах, дорогая моя, — ответил он на вопрос, которого она уже не могла задать. — Твоя война окончена. Ты свободна.
Анастасия Князева, студентка Московского Университета
Октябрь 1938 года.
— Боюсь, от меня будет мало помощи в работе над вашей книгой, — сказала Настя. — Ведь я практически не помню отца. Он ушел на фронт, когда мне
