Ознакомительная версия.
— Не пущу, не пущу, не пущу! Ну не злись же, пожалуйста! Я не виновата, что у нас все не так, как у вас!
— А у меня все так, как есть, и никак иначе! — рычал он в ответ, стряхивая ее умоляюще цепляющиеся руки.
Айша хватала его за пальцы, за запястья, а он снова выдергивал их и отбивался, шипя и ругаясь:
— Если ты еще раз, еще хотя бы раз, предложишь мне эту мерзость, я никогда, слышишь, никогда больше, ни ногой, никогда к тебе не приду больше! Понятно, нет?!…
— Тихо-тихо-тихо, не кричи, понятно, мне все понятно, ну все, ну не злись, прости меня, я сглупила, сглупила, все, больше не буду, о хабиби, какой же ты у меня свирепый…
Айше снова удалось затащить его обратно на ковер, и снова она принялась покусывать ему кончики пальцев, и нащупывать пуговицы высокого ворота, и наконец он позволил поцеловать себя в угол рта, а потом в нижнюю губу, и ей удалось залучить его правую ладонь под ворот платья, и та стала мягко сползать вниз, к груди, к ждущему напряженному соску…
— … сколько же у вас пуговиц на этой фараджийе, — мурлыкала она, трудолюбиво расстегивая их уже над самым изаром, а пальцы оскальзывались и не справлялись с мелкими петлями, потому что он запустил левую руку в ее волосы на затылке и перебирал там длинными пальцами, надавливая то за ухом, то у основания шеи, заставляя откидывать голову и постанывать, — … поцелуй меня, пожалуйста…
— Тогда я не уйду раньше полудня, — наклонившись к ее лицу и ласково лизнув в мочку уха, отозвался Тарег. — А должен уйти утром…
— Ну совсем чуть-чуть, несильно поцелуй…
— Когда вернусь из Хорасана, вот тогда… тогда…
Длинная складчатая лента пояса наконец размоталась и улетела в сторону, и Айша принялась нетерпеливо сдирать ему с плеч белый — аббасидского цвета — шелк парадного платья. А нерегиль не выдержал, схватил ее за щеки — и жадно прижался губами к ее рту. От ослепительного огня под веками Айша застонала сквозь зажатые его ртом губы, захлопала руками, как крыльями, — и бессильно повалилась на спину, утягивая его вместе с собой.
Харат,
лето того же года
С вершины Факельной башни открывался прекрасный вид на неприступные укрепления цитадели: на юг смотрела пузатая, как стенка чайника, высоченная стена верхних дворов, в прямоугольных проемах между громадными зубцами кишели воины, чьи остроконечные шлемы и синяя шелковая одежда гвадейцев-валимидов ярко горели на солнце; в идущем широкой дугой первом дворе перед внешней стеной стояла пыль — туда прибывали воины хашара. Заслышав о нападении джунгар, люди шли на помощь из Ширвана и Самлагана, и даже далекий Мейнх прислал ополчение.
К югу, куда хватало глаз, тянулась широкая зеленая лента долины. Плавный, текущий желто-бурой водой, Герируд обтекал пологие холмы, которыми опадала стена Паропанисад: на востоке она взмывала к небу громадами коричнево-серых скал. На острых пиках и в широких скальных седловинах, среди немыслимо далеких перистых облаков лежал снег. Обжигающе холодные вершины отрешенно плыли в выцветшем небе хорасанского лета — Крыша мира, Паропанисады, равнодушно наблюдали за мельтешением смертных жизней у своего подножия.
У западных и южных ворот города слышались отчаянные жалобные крики, плач и рев животных: беженцы из оазисов Герируда умоляли пустить их под защиту стен города. Из частых бойниц низкой внешней стены в них летели камни и проклятия, у первых воротных башен, защищающих вход на перекинутый через ров мост, строй прикрывающихся круглыми щитами воинов размахивал булавами и тыкал в верещащих, давящихся людей длинными копьями: в городе уже не хватало воды, колодцы подсохли к середине удушливо знойного лета, женщины, замотав головы покрывалами, часами дожидались очереди наполнить кувшин под немигающе жарким солнцем.
Ирар ибн Адхам, новый шихна Харата — город присягнул эмиру Мубараку аль-Валиду всего-то пару месяцев назад, — прищурился и приложил руку ко лбу: теперь он прекрасно видел наступающую джунгарскую конницу.
В двух фарсахах ниже по течению реки с холмов к воде спускались ряды белых домишек под красной черепицей — вилаяты долины Герируда славились своим богатством и обилием воды, фруктов, прекрасными урожаями пшеницы, и то селение, на которое сейчас смотрел Ирар ибн Адхам, не было исключением. Над желтой лентой ведущей к Харату дороги высоко стояла пыль: вдоль стены зеленых, с заботливо выбеленными внизу стволами тополей, шли и бежали люди. Жители Джама — так назывался вилаят — спешно покидали дома: в городке уже начались пожары. Сжимая кулаки, Ирар ибн Адхам наблюдал, как над красными крышами и зелеными свечками тополей поднимаются все новые и новые столбы дыма.
Передовой тумен джунгар вышел из города и походной колонной рысил вдоль забитой беженцами дороги — не обращая на мечущихся людей никакого внимания. Пока не обращая — ибн Адхам знал, что к ночи всех, кто не успел укрыться за городскими стенами, переловят. И на рассвете погонят к стенам его города — засыпать рвы. Так случилось в Газне. Так случилось в Нисе. Так случится здесь. А когда ров заполнится трупами феллахов, к стенам погонят пленных кипчаков и меркитов и подвезут баллисты и катапульты с ханьскими расчетами. И с восходом солнца начнется штурм.
Мчащих к городу степняков заметили давящиеся у ворот в последней надежде люди — и их жалобный вопль поднялся к небу. Они поняли, что к утру станут шахидами.
Газна пала на второй день осады. Он обошелся с городом милостиво — перебили лишь всех воинов гарнизона, числом полторы тысячи. Горожанам сохранили жизнь и имущество — то имущество, что не пошло в уплату дани. Он, издеваясь и куражась, сказал дрожащим членам городского совета, что на два миллиона дирхам, обещанных Мубараком аль-Валидом халифу, успели нарасти большие проценты. Горожанам пришлось отдать все золото и драгоценности. А членам городского совета — еще и достигших брачного возраста дочерей. Онгур-хан и Чжочи-хан, сыновья Арагана, раздали их своим воинам, оставив, как водится, самых красивых девушек себе.
Гордой, выдержавшей не один приступ и степняцкий налет Нисе повезло меньше. Отряд гвардейской конницы совершил вылазку и заманил джунгарский тумен в засаду в Хумхарском ущелье. Разъяренная поражением тварь лютовала два дня, изничтожая виновных: рассказывали, что казнили каждого десятого из тех, кто выжил в схватке. Жители Нисы в ужасе наблюдали за тем, как над распаханными полями кружатся стервятники, расклевывая ободранные от одежды трупы. Говорили еще, что какая-то джунгарская тысяча завернула в вилаят в виду стен крепости и принялась по своему обыкновению разорять его. Так он пришел в дикую ярость и чуть не сожрал ослушников живьем: тумен совсем юного Архая, сына Арагана, добавил еще тысячу трупов к тем, что уже лежали в спелой пшенице у стен Нисы. Феллахов из вилаята на следующий день погнали ко рву крепости, и ни одна несчастная душа там не выжила, зато джунгары усвоили урок: убивать и грабить можно только по приказу. А без приказа — нельзя.
Ниса продержалась семь дней. Жители города сражались наравне с тюрками гарнизона — дрались за каждый квартал, за каждую улицу, за каждый дом. Когда цитадель пала, укрывшиеся в четырех масджид города люди стали умолять о милости. А он, рассказывали чудом выжившие в резне, укрывшиеся в арыках на заброшенных полях люди, отдал приказ: не мучить, не калечить, не щадить. Джунгары выполнили его на совесть — к утру город был безупречно мертв.
Теперь наступала очередь Харата.
Степняки, плотным строем по пятеро, уже шли между зелеными, поросшими вековыми карагачами холмами предместий: сотрясающая землю дробь копыт, свист и гиканье доносились до стоявших на башне военачальников. Разбегающиеся с дороги люди, бросая поклажу и детей, пытались карабкаться вверх по склонам и укрываться среди белых столбиков надгробий кладбищ, плетеных разгораживающих бахчи оград, колотили кулаками в наглухо запертые двери усадеб, лезли через их беленые глинобитные заборы. Джунгары хлестали плетьми тех, кто попадался им на дороге, — вопль ашшаритов поднимался к небу.
— Странно, — подал наконец голос Аббас ибн Раббьях, начальник гарнизона. — Почему они жгут Джам?
— Почему странно? — сквозь зубы отозвался Ирар.
От походного строя джунгар отделился большой отряд и, споро разматывая арканы, пошел врассыпную: степняки мчались на охоту за теми, кому нынче на рассвете предстояло умереть во рву Харата.
— Они уже сожгли два вилаята до него, — поправляя панцирный нагрудник, ответил ибн Раббьях.
На путаных улочках рабата столкнулись те, кто пытался пробиться к закрытым воротам цитадели, и те, кто от них бежал: вопли и звуки ударов — отчаявшиеся люди принимались тузить друг друга с каким-то предсмертным остервенением — доносились и до вершины Факельной башни.
Ознакомительная версия.
