— Помимо этого, войском управляет безродная шваль.
— Разве? — спросил Ярослав заинтересованно. — И кто же эта шваль, управляющая, как ты выразил, войском, хотя, вроде бы, для войска у нас недостаточно людей, две дружины всего.
— Я имею в виду подхалимов и оппортунистов, безродных чужаков, а по именам их называть — ниже достоинства благородного человека.
— Но ты все-таки назови, сделай милость, чтобы я знал, о ком идет речь.
— Эймунд и галльская сволочь Жискар.
— Он не галльская сволочь, — поправил воеводу Ярослав. — Он франкская сволочь. И почему он безродная шваль, с чего ты взял? Он ведь, вроде бы, потомок Шарлеманя. Косвенный. Во всяком случае, он так говорит. Что именно это означает, я не знаю.
— Какое нам дело до Шарлеманя! Шарлемань давно умер.
— Ну хорошо. А что же Эймунд? Ведь он как-то раз даже отказался быть конунгом. Куда уж благороднее.
— Иноземцы они, князь. Погубят они нас, потому что о нас совсем не радеют. Да и как они могут о нас радеть? Ведь нездешние они.
— А мне не очень-то и нужно, чтобы они радели, — возразил Ярослав. — Радею здесь я. А они пусть просто знают свое дело. Эймунда слушаются варанги, а их в дружинах треть. Жискар отличается трезвостию мысли, а это такая редкость в государственных делах, и особенно в делах военных.
— А я что же?
— А ты для представительства. Должен же быть в славянском войске хоть один воевода-славянин. Иначе просто неприлично. Я бы, конечно, предпочел бы более умелых воевод-славян, не лезущих к князю с глупостями, но они почему-то все у Святополка остались. Возможно потому, что присягали ему.
Ляшко побагровел.
— Я тоже, — сказал он. — Но я нарушил присягу, потому что Святополк погубит нас.
— То Жискар нас погубит, то Святополк. Тебя не поймешь.
— Князь, я пришел к тебе по доброй воле. Я верю в тебя, князь!
— А вот это хорошо, — одобрил Ярослав. — Это очень даже хорошо. Ты и дальше в меня верь. А в Святополка не верь, он нас погубит всех к свиньям.
— Князь, либо набери себе воевод-славян, либо возвысь меня над чужеземцами.
— Как же я тебя возвышу? А, знаю. Ты, когда вы втроем с чужеземцами собираетесь, вставай всегда на какое-нибудь возвышение. На бугорок какой-нибудь, или холм. А когда вы перед дружинами ерепенитесь, ты всегда выбирай себе лошадь покрупнее, чтобы сидеть повыше. И шлем себе заведи с высокой такой спицей на макушке. А на спицу повяжи ленту поярче. Это очень красиво, я видел такие шлемы. А на привале спицей можно в зубах ковырять, сняв предварительно ленту. Некоторые, правда, не снимают, но они шваль.
В конце октября выдалась очень холодная ночь. Войско Ярослава жгло костры и приплясывало. Спьены, ходившие окружным путем, заприметили большой обоз, следующий к Святополку и содержащий в основном брагу. И Ярослав решился.
Подождав до середины ночи, чтобы дать противнику выпить достаточно браги для согрева, он передвинул большую часть войска выше по течению, погрузил на лодки, и переправил на другую сторону. Ляшко и сам Ярослав переправились на ладье, держа коней под узцы. Высадившись, Ляшко помедлил, а потом сказал:
— Надо бы оттолкнуть лодки.
— Я тебе оттолкну! — грозно рыкнул Ярослав.
— Нет, надо, чтобы не думали, что можно обратный ход дать. Такая традиция есть, очень старая, — добавил он, не улавливая двусмысленности собственных слов.
— Займись делом, — велел Ярослав. — Тебя воины ждут.
Упрямый Ляшко, подождав, пока Ярослав займется отдачей приказаний другим воеводам, послал десять ратников обратно — отталкивать лодки.
Развеселившееся войско Святополка очень удивилось, когда в него вошли немецкого типа клином Ляшко и десять конников, и удивление возросло, когда подоспела пехота. Лучники не успели построиться, кто-то искал топор, кто-то в голос проклинал подлых астеров, кто-то хватался за сверд и грозился всех отметелить, и тут же падал, раненый или убитый. Справа и слева мутные пруды, подернутые ледяной коркой, мешали перегруппированию, а печенеги, дислоцированные за прудами, следили за схваткой, решив пока что не встревать. За конниками Ляшко прибежала пехота, и один из ее командующих крикнул хриплым баритоном, устрашающе непонятно:
— Вивь ля Франс! Путан бордель!
И Святополк дрогнул. Сперва стали отступать, а потом и побежали — к дышащей холодной влагой Буче и в другие стороны. Войско редело, частично погибая, частично рассредоточиваясь по территории.
Вот уже Ляшко и Эймунд преследовали Святополка, готовы были схватить его, скачущего галопом вдоль Бучи к мелкому месту — их кони были лучше, и считанные мгновения оставались до того, как кто-то из них протянет руку, вцепится в край княжеского корзно, и стащот князя с коня, но неожиданно сбоку на них налетел всадник без кольчуги, без шлема, на гнедой кобыле, и, вышибив Эймунда из седла прямо в Бучу, навалился на Ляшко. Болярский сын неминуемо погиб бы, если бы Святополк, повернув к реке и направив коня в воду, не крикнул:
— Дир! Брось его! Сюда, быстро!
Дир ограничился тем, что выволок Ляшко из седла, держа за горло, и отпустил. Ляшко рухнул наземь, а Дир поспешил за Святополком.
Громить стало некого. Малая часть войска Святополка переправилась через Бучу и пропала из виду, остальные части либо разбежались, либо просили взять их в полон и не выпускать до окончания всего этого, и хорошо бы у костра погреться. Киевский хувудваг стоял приглашающе открытый. В этот момент начался рассвет.
Осветились вершины сосен и кленов, сверкнула ледяная корка на близлежащем поле, и множество глаз посмотрело по направлению к киевскому хувудвагу. Ровным хорошим ходом со стороны Киева к Буче шла польская конница.
Ярослав, рассеянно следя за тем, как Ляшко спешно собирает, строит и приводит в готовность увлекшихся погоней и предвкушающих славный победный пир ратников, понял, что дело плохо.
Передовой отряд Болеслава был небольшой — тысяча человек, может быть, но подкрепление наверняка идет по пятам. Ярослав оглянулся. Да, совсем плохо.
Поляки подъехали к самому берегу и частично спешились, и Ярослав, обдумывающий дипломатические ходы, прозевал очередное проявление активности со стороны Ляшко.
— А, толстый польский боров, иди сюда, я тебе, хорла, по пузу-то надаю! — патриотически закричал Ляшко.
— Заткнись! — запоздало рыкнул Ярослав.
Но было поздно. Болеслав на другом берегу сразу вспомнил все обиды, вспомнил, что ему не отдали Предславу и послали в хвиту, вспомнил, что подписал давеча позорный мир с Хайнрихом, а Папа Римский в очередной раз отказал ему в титуле короля, а тут еще и несварение сделалось, и разозлился основательно.
— А ну, те, кто не трусит, за мной, а нет, так я один буду драться! — крикнул он по-польски, рассчитывая, что остальным переведут, и, вскочив в седло, погнал коня в воду. Конь очень не хотел идти, упирался, ржал, и брезгливо возил копытами, пытаясь отступить от кромки, но Болеслав шлепнул его хлыстом несколько раз и конь, выражая неудовольствие ржанием, полез в реку. Помедлив, несколько конников присоединились к Болеславу, и вскоре почти вся команда забралась в Бучу. Задний ряд прикрывал наступление стрельбой из лука.
— Ага! — крикнул Ляшко воодушевленно.
Ярослав, повернувшись к Эймунду, показал рукой на неприкрытый тыл. Эймунд пожал плечами, но повиновался. Часть воинства развернулась к тылу — очень вовремя, поскольку именно в этот момент с тыла ударили печенеги Талеца.
Даже Ляшко наконец понял, что дело плохо.
— Лучники! — крикнул он.
Ярослав, подъехав близко, сказал:
— До того, как сдаться в плен, крикни, если тебя не затруднит, «Спасайся кто может!» Эту честь, в виду твоих выдающихся заслуг перед страной и воинством, я предоставляю тебе.
* * *
Из полусотни лодок наличествовали всего четыре, а ладей нигде не было видно. Подоспевшие Эймунд и Жискар спешились.
— Где Рагнвальд? — спросил Ярослав.
— Не знаю, — честно ответил Эймунд.
На верном коне подлетел Ляшко, везя пленного, помещенного поперек седла.
— Что тебе нужно? Почему ты не сдался? — зло крикнул Ярослав.
— Я не из тех, кто сдается, — гордо и прямолинейно ответствовал Ляшко. — Вот, польского военачальника пленил.
— Чем же ты его пленил? — спросил Ярослав, забираясь в лодку.
Ляшко понял так, что это шутка такая, и отвечать не стал. Он не любил шутки.
* * *
Пленный оказался племянником Болеслава.
— Не мучить и вообще не трогать, — сказал Ярослав, подходя к детинцу. — Скоро прибудет парламентер.
Никто не понял, о чем говорит князь, но возражать на всякий случай не стали.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ. НАСТОЯЩИЙ ВОИН ДОЛЖЕН УМЕТЬ.
Игумен Иоанн, суровый грек, в молодости мессионерствовал в Скандинавии и теперь неплохо говорил по-шведски.
