– Мир, для которого Жанна стала ведьмой, уже не Божий, – произнесла она тихо. – Вы принесёте её чистую душу в жертву тому нечистому, который жив только кровавой пищей. Через вас он забирает этот мир себе, для чего и сделал войну единственным благом для тех, кто этим миром управляет. Ни папа, ни король, ни человек, который стоит за тем окном, не спасут людей от нечистого, пока руки их держат мечи для убийства друг друга.
«Вот и повод прикрикнуть, – пронеслось в голове у де Ролена. – Она сама даёт повод». Но по спине вдруг пробежал противный какой-то холодок. Канцлер, уже открывший было рот, закашлялся и, вместо того, чтобы крикнуть, только сурово сдвинул брови и назидательно произнёс:
– Не тебе судить о делах правителей.
– Отчего же не мне? – спросила девушка и голос её наполнился обидой. – Они управляют моей жизнью и жизнями таких же, как я, а для нас война страшна, как мор. Господь за тем и прислал им Жанну из далёкой деревни, чтобы напомнить – не игрушки даны правителям в руки, и каждый перед Богом – человек.
Лицо де Ролена снова налилось кровью.
– Что за речи ты ведёшь?! – прошипел он. – Перед Господом все равны лишь в том смысле, что все мы Его дети! В остальном же Он сам равенства не желает, иначе, зачем было одних делать господами, а других вассалами?!
Девушка снова опустила голову, стиснула руки и еле слышно ответила:
– Вот и я всё чаще думаю, зачем? Может, сделано это было для чего-то хорошего, а люди не поняли, исказили…
Канцлер откинулся в кресле. Он не знал, что говорить дальше и, уже не таясь, поднял глаза на окно. Но герцог был неподвижен. Не сводя глаз с этой странной девицы, он не помогал де Ролену ни кивком, ни взмахом руки – вообще ничем! А когда заметил, что канцлер ждёт от него каких-то знаков, попросту от окна отошёл.
И, что теперь?!
Де Ролен заёрзал в кресле. Молчать показалось ему глупым. Не хватало ещё проявить слабость перед этой странной… очень, очень странной, как там её? Клод… И канцлер начал задавать ничего не значащие вопросы о том, была ли девица в сражениях, и скольких человек убила? Она отвечала без интереса, немногословно – да, в сражениях бывать ей приходилось… нет, сама она никого не убила, но ранена была. Словно вся беседа с этим де Роленом, без конца искавшим одобрения за небольшим оконцем, стала для неё совсем неинтересна. Канлер подумал, не спросить ли ещё что-нибудь про Жанну, но в этот момент двери распахнулись, и вошёл Филипп в сопровождении двух стражников.
Де Ролен с облегчением подскочил, согнулся в поклоне. Следом за ним поднялась и поклонилась Клод. Герцог с мрачным лицом подошёл к ней и осмотрел с ног до головы.
– Это ты внушила девице Жанне, что она Божья избранница?
– Нет. Она сама знала и сказала мне.
– А ты чему её научила?
– Ничему, сударь…
Клод с удивлением глянула в лицо Филиппу. Почему он так спросил? Но высокомерие герцога мешало ей, как глухое забрало на шлеме. Нет, здесь она в плену, а это не то место, которое подходит для рассказов о говорящих деревьях Домреми, голосах невидимых фей, и обо всём том, что когда-то она готова была рассказать любому, кто спросит…
– Я ничему не могу научить, сударь.
Герцог сделал знак, чтобы пленницу забрали. А когда и Клод, и стражники скрылись за дверью, а канцлер вдохнул, чтобы что-то сказать, велел и ему:
– Передайте от меня Люксембургу, де Ролен, чтобы эту девицу поместили отдельно от остальных и ни в коем случае не говорили о ней Жанне. Я ещё не разобрался, что она такое… И велите выдать ей женскую одежду.
– Но, может лучше всё-таки оставить, как есть? Она же явная еретичка…
– Делайте, как я сказал!
Де Ролен пожал плечами и вышел с послушным достоинством, а Филипп задумчиво уставился на табурет, где только что сидела Клод.
Какое мерзкое чувство! Эта девица превратила триумф в досаду! «Не игрушки даны правителям в руки…»! Мысленно, он гневно, упрямо, но очень поверхностно ей возражал, а в глубине души вынужден был сознаваться – да, игрушки! Шахматные пешки, которых не жаль, если игра требует ими жертвовать. Он никогда не воспринимал тех, кто шёл за ним в его войсках, и тех, кто работал на его землях, как людей, имевших, как и он сам мысли, мечты и желания. Он приказывает – они делают! И, даже признавая известную силу за всем этим скопищем простолюдинов, Филипп всё-равно не допускал в себе мыслей о каких-то личностных движениях души у них, о желаниях бОльших, нежели простая потребность в еде, сне и прочих надобностях, не говоря уже об умении размышлять! Ведь сколько раз бывало, что, глядя в их лица, в их глаза, ещё не успевшие почтительно опуститься перед его взором, герцог, на самых дальних задворках сознания, отмечал туповатую одинаковость этих лиц, далёкую даже от звериной. Такие глаза у стада. А стадо не размышляет, в стаде нет различий между желанием и действием, только поесть и послушаться пастуха, который пригонит к еде и к тёплому стойлу!..
Но вот явилась эта деревенская девица и, словно подслушав его величавые мысли об избранности сильных мира сего, заговорила, как какой-то Раймонд Луллий, про которого она, к слову сказать, и слышать-то не могла, о том, что перед Богом каждый – ЧЕЛОВЕК! То есть, по образу и подобию… то есть, не деревянные зёрна-игрушки, а драгоценные камни, независимо от крови, так, что ли?!
Герцог захотел пнуть ногой табурет, на котором сидела Клод. Но, вместо этого, вдруг пошёл к серебряному распятию на итальянском столике между высоких стрельчатых окон и начал истово молиться о просветлении разума. А в душе уже крепла, пугая его, убеждённость, что отдавать девушек англичанам нельзя!
(июнь-сентябрь 1430 года)Ну, слава Богу!
Кошон размашисто перекрестился, сцепил руки перед грудью и, не слушая дольше посланника от регента, резво засеменил по длинному коридору Серебряной башни дворца Консьержери.
Свершилось!
Теперь-то самая работа и начнётся! Первым делом надо откупить Жанну у Бургундца и готовить, готовить этот чёртов процесс против неё, чтобы там и комар носа не подточил! Ах, как жаль, что нельзя забрать девку сразу! Офицер, солдат которого первым сдёрнул её с коня уже уступил своё право обладания Жану Люксембургскому, а тот, разумеется, Филиппу, но все они, в известном смысле, имеют право не только на часть выкупа, но и на судьбу своей пленницы. Офицер, конечно, не в счёт, а вот Люксембургского бастарда так просто из игры не вывести.
Кошон вздохнул. Что ж, будем надеяться, что всё пройдёт как надо. И для начала займёмся делами безотлагательными. Пускай главный викарий инквизитора по делам веры немедленно начнёт составлять письмо Филиппу с требованием выдачи ведьмы для судебного разбирательства. Бэдфорд сегодня утром требовал этого так, словно письмо может что-то ускорить или улучшить. Думает, видимо, что Филипп так же незамедлительно отреагирует, и спешка с его стороны благотворно скажется на размере выкупа… Смешно. Кошон ни минуты не сомневался, что запросит герцог Бургундский ровно столько, сколько и просят обычно за особ королевской крови, или, на крайний случай, за маршалов. Но письмо составить надо, это верно. Малолетний король капризничает, и на его увеселения идут слишком большие средства. А это выводит из себя Бэдфорда, который требует и требует… И не он один! Кардинал Винчестерский тоже ведёт себя нервно – без конца напоминает, что это его, Кошона, святая обязанность требовать скорейшей выдачи ведьмы, поскольку именно бовесский епископ является главой диоцеза, из которого ведьма явилась, так что, переложить основной груз ответственности на главного инквизитора не удастся, и, если что, за всё отвечать самому!
О, Господи! Кошон вздохнул. Бэдфорд, Винчестер, один король, другой… Всем им не терпится, как можно скорее, запалить под девкой костёр, который позволит начать заново разделывать Францию! Процесс о колдовстве, да ещё при поддержке папы – вразуми его Господь! – аннулирует коронацию французского дофина и порадует английский парламент до абсолютной щедрости! Попотеть, конечно, придётся, но игра стоит того! Передел земель – для людей ловких, разумеется – это всегда возможность прибрать к рукам что-то бОльшее, чем было до этого. И, если Бове вернуть не удастся, Кошону должны будут предложить нечто равноценное. А таких епископств во Франции не много… Однако, учитывая процесс над ведьмой, который он проведёт как надо, как бы во славу истинной веры, это равноценное может превратиться в кусок пожирнее! И тут Кошон тоже очень бы хотел надеяться на поддержку папских легатов, которых обязательно на процесс пришлют. Но Рим до сих пор отмалчивался, так что, неизвестно насколько их позиция окажется активной, и будут ли они всецело на стороне Кошона?
Да, надо, надо торопить это дело! Апартаменты, пожалованные при королевской сокровищнице в Консьержери, становятся тесноваты для растущих амбиций бовесского епископа, который сейчас ощущает себя так, словно ему скоро и целого мира будет мало! Но… это только при условии, что всё пройдёт, как надо…
