Эти опасения прислуги разделяли, видимо, и те, кто теперь решал судьбу Жанны, потому что через пару дней в Болье прибыл целый отряд пикардийских солдат, которые должны были перевезти девушку в Боревуар – ещё один замок Люксембургского бастарда. Видимо, Бэдфорд, напуганный молчанием Филиппа, обратился к тому, кто тоже имеет права на пленницу, как и на получение выкупа за неё, и оба они рассудили, что Жанну лучше перевезти подальше от мест где ведутся бои. Мало ли… По слухам, в окрестностях Болье весьма активно действует Ла Ир со своим отрядом, и может быть, Филипп уже успел договориться с французским корольком, что этот головорез отобьёт девицу безо всякого выкупа, а платой за подобную договорённость станут какие-то политические или территориальные уступки для герцогства?! В конце концов, с Филиппа станется – его отец всю жизнь пытался сделать из Бургундии вторую Францию… И Бэдфорд нервничал, выходил из себя и требовал, чтобы Жанну охраняли не как обычного пленника, а удвоенными, утроенными силами!..
Он выдохнул только когда от Люксембурга поступило сообщение о том, что девчонка уже в Боревуаре, из которого не сбежишь. Северная глухомань. Крепость, состоящая, фактически, из высокой башни, окружённой несколькими рядами стен. И помещена пленница на самый верхний этаж этой башни, которую охраняют лучше, чем всю крепость…
Ах, не раз подумалось тогда Бэдфорду, что с Бастардом они бы это дело уладили куда скорее. Люксембург сговорчивей Бургундца уже хотя бы потому, что не так богат. Хотя, сумма выкупа, уже озвученная пока только на многочисленных совещаниях, так велика, что и Бургундца равнодушным не оставит… Десять тысяч! Десять… Фактически, они всему миру намекают на то, кем является эта девица. И если арманьякский королёк, как говорит Филипп, действительно боится её влияния, может получиться так, что он не осмелится предлагать сумму бОльшую, чтобы намёк так и остался неподтверждённым.
* * *
Вера границ не имеет. И, даже когда одни верующие истребляют других таких же верующих, никто не мешает священникам от враждующих сторон ездить друг к другу для решения богословских вопросов. И, уж конечно, никого не удивит встреча епископа, близкого к одному двору, с архиепископом, вернувшим свою епархию, благодаря милостям двора другого.
Особенно, если встреча происходит в момент острого политического напряжения, которое требовало немедленного вмешательства церкви, поскольку напряжение это создалось, в большей степени, делом о ереси.
Как стало известно, Филипп Бургундский, при посредничестве герцога Савойского, пытался выяснить насколько французское правительство готово к началу мирных переговоров. Или, говоря прямо, готово ли оно выкупить Жанну и на каких условиях? Прямо к королю Шарлю герцог не обращался, но всё, излагаемое, вроде бы Амедею Савойскому, писалось с тем расчётом, что письмо будет переслано в Жьен, где французский король в это время находился. И говорилось в нём о Компьене, который вот-вот будет захвачен, о перспективах продолжения военных действий, которые несомненно мрачнее, нежели перспектива мирных договорённостей. И только в самом конце этого письма, едва ли не вскользь, упоминалось о пленении той, «которую называли Девой».
Шарль, в свою очередь, тоже написал, как бы Амедею, увиливая от конкретного ответа по поводу переговоров – дескать, ему необходимо узнать мнение принцев крови, то есть, герцогов Бретонского, Алансонского, Анжуйского… Но саму идею он, конечно же, приветствует, стремление разделяет и относительно перспектив не обманывается. При этом, о Жанне не было написано ни слова, что можно было толковать двояко любому, кто не посвящён в тонкости дела, (а таких большинство), но пожелает спросить: «А почему?!». Либо Шарль не желает через посредников показывать свою уязвимость по этому вопросу, либо не желает пленницу выкупать вообще.
Однако, даже тем, кто это действо готовил и просчитывал все ходы наперёд, делая ставку как раз на то, что французы выкупать Жанну не будут, такое отмалчивание короля тоже было не слишком понятно. Молчание не оговаривалось. Его и в этом случае можно толковать как угодно и, конечно же ошибиться, если растолковать не в пользу молчащего. И поэтому любой, кто готовил пленение Жанны, предпочёл бы даже самый туманный намёк вообще ничему. Это ведь и «да», и «нет», и «не сейчас», и «никогда»…
– Вы уверены, что Амедей Савойский получил от короля Шарля письмо именно такого содержания? То есть, фактически, никакого? – спрашивал епископ Кошон, сидя в покоях архиепископа реймсского, которого вдруг страстно пожелал навестить. – Я понимаю, вы не обязаны разглашать… но, поверьте, де Шартр, вопрос не праздный! От желания или нежелания вашего короля выкупить эту девицу зависят очень многие… – он чуть было не сказал «судьбы», но во-время одумался. – …многие нюансы будущих взаимоотношений вообще, а не только с Бургундией!
Рено де Шартр улыбнулся с видом, который по его мнению должен был выглядеть успокаивающим.
– Не оправдывайтесь, дорогой Кошон, я всё прекрасно понимаю. И ваша заинтересованность мне понятна тоже.
Ещё бы не понимать! Реймсский архиепископ словно книгу читал, глядя на лицо собеседника, поэтому не заблуждался относительно того, чем именно он озабочен. Но, по сравнению с тем делом, которое сейчас собирался провернуть сам архиепископ, вся эта суета заурядного карьериста Кошона выглядела топорной работой дровосека против тонкой резьбы ювелира.
– Король полон сомнений, – мягко проговорил де Шартр. – Решать всё прямо сейчас он не может и не должен. И я сам советовал ему повременить и подумать.
– О чём же тут думать?! – всплеснул руками Кошон. – То есть, конечно… Королевское решение – это всё равно что Божья воля. Оглашать его без раздумий… да, разумеется… И разве могли вы дать какой-то иной, менее мудрый совет… Но не вы ли сами огласили не так давно, что девица навлекла на себя гнев Божий своими же неразумными делами?! Своей гордыней и непримиримостью? Разве нужны королю какие-то иные доводы?
– О да, да…
Архиепископ печально опустил голову.
– Это была тяжкая обязанность, возложенная на меня Господом нашим. Как больно было мне оглашать подобное, и, как печально теперь смотреть на терзания его величества, который слишком многим обязан этой девушке и, конечно же, разрывается между долгом и верой…
Де Шартр даже прикрыл глаза, делая вид, что скрывает подступившие слёзы, и Кошон был вынужден терпеливо переждать этот приступ сострадания.
– Однако, – довольно бодро продолжил де Шартр через несколько томительных мгновений, – делать подобный выбор обязанность ещё более тяжкая, чем простое оглашение вины нашей Девы. Вы же видели, как удручил простых людей её плен. И разве может его величество отмахнуться от желаний своих подданных? Ведь, что греха таить, Дева, в известном смысле, принесла в наши земли… м-мм, некоторую ясность… По крайней мере, в вопросе власти. Корону получил французский принц, что вполне отвечало местным убеждениям, и я горжусь тем, что возложил её своими руками. Толпа ликовала, а это, знаете ли… Это сила, с которой нельзя не считаться… В честь Девы возводят алтари и часовни! Служат мессы! Священник в Перигё произнёс проповедь о чудесах, совершённых Божьей посланницей и его речь произвела сильное впечатление на прихожан! А в Аббвиле – вы только вдумайтесь, Кошон! – в Аббвиле, в Пикардии, где все настроения всё ещё определяют бургундцы, муниципалитету пришлось заключить в тюрьму двух горожан, сказавших о Деве что-то непотребное, чтобы спасти их от расправы!..
Он говорил что-то ещё в том же духе, но Кошон уже откровенно заскучал. Если беседа и дальше продолжится вот так, общими фразами с пересказом фактов, половины из которых наверняка не было, это не только не прояснит положение дел, но запутает ещё больше. Ведь, если раньше была ясна хотя бы позиция французской церкви, то теперь – если конечно де Шартр не юлит по своему обыкновению – теперь выходило, что церковь колеблется тоже и готова, вслед за королём, якобы уступить воле плебейского большинства.
Скука на лице епископа от внимания де Шартра не укрылась. Внутренне он усмехнулся и решил, что хватит, наверное, терзать Кошона туманными рассуждениями. Но напоследок не смог отказать себе в удовольствии.
– Вспомните свой Бове, мой дорогой! Вспомните толпу, которая выгнала вас, только узнав, что Дева ведёт к городу их короля!.. А ведь гарнизон был вам предан, не так ли? Но что они могли противопоставить толпе? Как подавлять бунт, в основе которого лежат верноподданнические настроения?
Кошон заёрзал и зло посмотрел на архиепископа. Похоже, ему доставляет удовольствие ковырять эту болезненную рану – потерю епископом своего доходного диоцеза. Но де Шартр вдруг стёр с лица сострадание и, откинувшись в высоком кресле, заговорил, наконец, по-деловому, словно и не было между ними только что лицемерной и бесполезной беседы.
