— Дельная мысль, — воодушевился Герцог. — Я и сам об этом подумывал.
— Давайте без меня, — предложил Философ. — Я, в конце концов, хочу книгу дочитать. Герцог, покажи ему всё, что надо.
— Это можно. Пошли, молодой.
Философ удалился к себе, а мы вышли из общежития Отдела. По дороге Герцог объяснил мне, что черти умеют улавливать спиртовые пары и сигаретный дым, а потом продают. Он как раз искал такого чёрта; вскоре его поиски увенчались успехом.
Мы спрятались за каким-то облупленным зданием, там торговец показал нам свой товар. Его было много: на сигаретных пачках маркером были выведены единички, на пол-литровых бутылках с самогоном — тройки, а на водочных пятёрки.
— В какой валюте он всё это продаёт? — тихо спросил я Герцога.
— В богохульствах, — ответил тот.
— Да? А нам ничего за это не будет?
— В Чёрный Список занесут, — равнодушно ответил Герцог.
— Понятно. Знаешь, Герцог, я не то, чтобы боялся, но начинать службу подобным образом… Небось, Священник и Философ в этом самом Чёрном Списке не фигурируют.
— Совершенно верно, — подтвердил Герцог. — Зато они фигурируют в Чёрном Списке Чёрного Списка под номером один и два, не помню точно, кто под каким. Уже оттуда самых отличившихся волокут на какую-то там комиссию. Ты не беспокойся, Чёрный Список фактически дублирует списки Отде-ла, тебя только и не хватает.
После этого я уже не колебался. Мы с Герцогом взяли ящик водки, десять литров самогона и блок сигарет. Впрочем, насчёт последнего мой провожатый советовал не обольщаться: пачки, как он сказал, все от «Марльборо», а сигареты в них самые разные, даже без фильтра попадаются.
Мне приглянулась ещё бутылка коньяка «Наполеон». Чёрт клялся, будто напиток настоящий и изготовлен чуть ли не самим покойным императором. Смущало меня то, что стоил он безумно дорого — сто богохульств. Я решил пока повременить.
Мы с Герцогом пришли в общежитие.
— Старшине бы на глаза не попасться, — высказал я своё пожелание.
— Да ладно тебе, он первый на запах прибежит. Ты хочешь кого-нибудь пригласить?
— А что, мы вот это всё вдвоём выдуем? Конечно, хочу. Желательно побольше народу, весь Отдел, например.
— За добавкой придётся бежать, — предупредил Герцог.
— И сбегаю.
— Тогда я сейчас всех пригоню, — пообещал Герцог.
* * *
В Отделе насчитывалось ровно тридцать душ: четыре группы по шесть человек, Старшина, стажёр (это я) и ещё четверо одиночек, к которым принадлежали Священник и Философ. Еще двое, не имеющих группы, прозывались Берсерком и Ирокезом. Первый был единственным, кто пришёл с оружием. На его плече красовался двуручный меч, с одного бедра свисал здоровенный нож, с другого — небольшой топорик, спереди за поясом торчала шипастая булава, сзади на цепочке висел кистень.
Вошедшие рассаживались преимущественно на полу. Когда все прибыли, Старшина представил меня всему личному составу, а Герцог с Философом принялись раскупоривать бутылки.
Всё происходившее потом припоминается мне весьма смутно. Мы пили, я бегал за добавкой (кажется, при этом чёрт меня обсчитал), затем отправляли кого-то ещё за ней же. Помню, Священник говорил:
— Мы все здесь по разным причинам. Берсерк с Ирокезом — от скуки, Герцог от пекла спасается. Старшина — бумажная душа, бюрократ, он просто создан для своей должности. У Философа крыша едет на смысле жизни, непонятно только почему он ищет его именно здесь. А тебя что к нам привело?
Не помню, что я там ему ответил, но он исчез. А затем и вовсе никого не осталось.
* * *
Придя в себя, я собрал пустые бутылки, валявшиеся по комнате, вытряхнул из последней пачки единственную сигарету, сел и закурил.
Отдел жил обычной жизнью: в спортзале кто-то колотил по боксёрской груше, в душевой лилась вода, Старшина переругивался с кем-то по телефону. Я посидел-посидел да и пошёл к тётке.
По дороге мне попался чёрт-торговец. Я вытряхнул его наизнанку и среди спиртного, табачного и наркотического обнаружил ещё много полезного, вроде холодного кефира.
После него мною была приобретена баночка кофе и пачка печенья, а вслед за тем чёрт, льстиво улыбаясь, проводил меня до отдела кадров и очень агитировал при необходимости обращаться только к нему, объяснив это тем, что постоянным клиентам он делает скидки.
Тётка сидела в своей конторе, печатая какой-то документ.
— Здравствуй, зайка! — поприветствовала она меня.
Мы обнялись, после чего я выставил на стол свои трофеи.
— Господи! — воскликнула тётка. — Кофе! Печенье! Где ты это всё взял?
— Философ дал. Он меня стажирует, заботится обо мне.
В руке тётки появился чайник.
— Вообще-то, зайка, это грех.
— Что именно?
— То, что мы с тобой собираемся делать.
— Кофеёк хлебать? Да, грех смертный. Ужас просто.
— Дело не в том, большой грех или малый. Скверно то, что мы его намеренно совершаем.
Разговаривая со мной, она разлила кофе по чашечкам.
— Зайка, мне говорили, что ты богохульствуешь и водку пьёшь. Разве тебе неизвестно, что этого делать нельзя?
— Больше не буду, тётя. Просто мне надо было влиться в коллектив.
— Так ты в рай не попадёшь.
— Ну и что? Раз вы не в раю, то и мне там делать нечего.
— Какой рай, зайка? — грустно улыбнулась тётка, — У меня грехов много.
— У вас? — изумился я. — Да вы — самое доброе существо, с которым мне доводилось общаться!
— Ты думаешь, что грех — это нечто страшное, убийство там, ну я не знаю. А ведь ангелы на небе записывают ВСЕ наши поступки, слова, мысли. Где-то на кого-то рассердился, другому нагрубил, про третьего подумал плохо…
— Всё ясно. В рай вас взять не захотели, нашли к чему придраться.
— Не надо так, зайка, Царь Небесный услышит. Да и привыкла я здесь, жаль будет уходить.
— Скажите, тётя, а среди живых людей пробовали найти бойцов для Отдела? Всяких там Баффий, Блейдов и тому подобных.
— Живые, зайка, слишком уязвимы. Хотя, рассказывали мне об одном парне. Если хочешь…
— Хочу, тётя.
— Тогда слушай.
Мы сидели в маленькой конторке, хлебали кофе, хрустели печеньем, а тётка поведала мне
Пацан никак не мог заснуть — в доме праздновали отцовские именины. Мальчишку страшно раздражала пьяная весёлость взрослых, их дурашливость и словоохотливость. Он полежал ещё немного, понял, что заснуть не удастся, и, поддавшись какому-то внезапному импульсу, открыл окно и выскочил через него во двор.
Их дом стоял почти на окраине села. За его чертой располагалось несколько покинутых хат, используемых для мальчишечьих игр. И штабы в них устраивали, и картошку пекли, в картишки, опять же резались, да много чего. Пацан не собирался туда идти — поздно уже, всё равно там никого нет.
