отвезти семью Эвмена к Барсине. Слишком рискованно. Не пришло ещё время.
На пороге Ниссы Антенор твёрдо знал, что не останется. Сейчас после того, как увидел глаза этой девочки, он уже не был так уверен, что поступает правильно. Пришлось ломать себя. А совесть? Совесть неплохо топится в вине.
— Ты окончательно решил? — спросил Иероним.
— Да. Уйду завтра на рассвете.
— Зря. Зря ты так относишься к Антигону. Не таков он, как думаешь. Жаль.
— Прошу тебя, избавь меня от всего этого.
Антенор собрался покинуть террасу. Иероним задержал его.
— Куда ты пойдёшь, друг?
Антенор долго молчал, прежде чем ответить.
— Не знаю. Ойкумена велика и дорог в ней много.
Иероним вздохнул. Антенор зашагал прочь. Остановился. Повернул голову и бросил через плечо.
— И вот ещё что, Иероним. Если ты всё же напишешь свою книгу, как собирался, не пиши ничего обо мне.
Год спустя. Начало весны. Родос.
В восьмой год после смерти Александра брата его, Филиппа-Арридея, царём уже не называли. Семь лет наследники Божественного развлекали его тень обильным кровопусканием, как вдруг гекатомба [8] пошла на убыль. Антигон прибрал к рукам все восточные сатрапии. Зарезал Пифона, который, если хорошо подумать, был творцом его победы над непобедимым кардийцем. Вступил в Вавилон, где потребовал от Селевка отчёта о доходах. Тот подобной подлости от Одноглазого никак не ожидал и на всякий случай сбежал в Египет к Птолемею, где принялся жаловаться на жизнь. Да так растрогал Лагида своими стенаниями, что тот назначил его навархом.
Сам Птолемей четырьмя годами ранее беззаконно и практически без борьбы отобрал у сатрапа Лаомедонта Сирию, а ныне был всецело поглощён перевариванием проглоченного куска и на деяния Циклопа поглядывал вполглаза.
На западе царица-мать Олимпиада при помощи своего двоюродного брата, царя Эпира Эакида дорвалась, наконец-то, до власти и с упоением начала мстить всем своим многочисленным обидчикам. Убила слабоумного беднягу Филиппа-Арридея вместе с его женой, интриганкой Эвридикой, которой чуть-чуть не повезло самой превратиться во вторую Олимпиаду. Истребила множество знатных македонян, сторонников и родственников ныне покойного регента Антипатра, которого в течение пятнадцати лет безуспешно пыталась сожрать и всячески очерняла в письмах к сыну. Всем отомстила, все обиды припомнила, и действительные, и придуманные. В те дни многим чудился исполненный злорадства хохот, будто бы доносившийся с вершины Олимпа.
Торжество царицы-матери длилось недолго. Хорошо смеётся тот, у кого больше таксисов [9]. Больше их обнаружилось у Кассандра, сына Антипатра. Он захватил и казнил Олимпиаду.
Тенями сошли в Аид те, за чьи права который год македоняне вставали брат на брата, и страстей в Ойкумене сразу поубавилось. Сатрапы и стратеги всё ещё бодались да порыкивали друг на друга, но как-то уже пресно, без былого огонька. Куда им, до безумной ярости Олимпиады или гениальной изворотливости Эвмена. Вон, мерзавец Лагид нахапал себе земель, почти за меч не подержавшись.
У простых людей, не своей волей затянутых в этот водоворот войны всех против всех затеплилась робкая надежда, что страсти теперь, со смертью самых буйных, понемногу улягутся. Но вот тем, кто не дурак, было понятно — это затишье перед бурей. Не зря, ох не зря осенью на небе появилась косматая звезда [10]. Смертные затаили дыхание в ожидании новых несчастий, которые предвещала небесная странница.
Царя не стало. Как без царя жить?
Вот вы, господа хорошие скажете — гляди, как эллины живут.
Ну да, живут. Свободу любят. Только свобода у них всё время какая-то короткая выходит. Оглянуться не успеешь, то тут, то там опять откуда-то тиран завёлся. От сырости, не иначе. А если не тиран, то олигархи.
Как кончились у македонян цари, так у эллинов праздник. Ненадолго, правда. Помер где-то на краю света один безумец, так наместник его, Антипатр, пришёл и опять под ярмо всех поставил. Вновь кончился царь, а сынок-то Антипатра, Кассандр, тут как тут, никуда не делся.
Иные дурни утешаются тем, что, мол, в Афинах теперь просвещённый правитель, Деметрий Фалерский. Вот кто исключительно природным красноречием и заботой об отчизне выдвинулся. Кто сказал — «он друг Кассандра»? Ну друг. И что? А уж как он о народе-то печётся. Как он философам покровительствует. Искусства любит. Статуи особенно. Свои. Их уже хорошо так за сотню перевалило и конца-края этому не видать. И пеший он, и на коне, и в колеснице. Меди потрачено несчитано. За чей счёт, интересно? За ваш, вестимо, граждане афинские.
Спарта раздавлена на боле боя под Мегалополем, пятнадцать лет очухаться не может. Козы давно уже слизали соль с камней, когда-то бывших Семивратными Фивами. Афины уцелели, но утратили свободу. Могущество трёх бывших гегемонов кануло в Лету. Но свято место пусто не бывает, и если где-то убыло богатство, процветание и влияние на соседей, то в другом месте прибыло. Этим другим местом стал остров, отделённый от Карии узким проливом.
Родос.
Город, одноимённый с островом, совсем молод, века не исполнилось. Однако богатеет не по дням, а по часам — расположен очень уж удачно, вся морская торговля через него идёт.
Не всё для островитян удачно складывалось. Боги завистливы к могуществу смертных. Особенно, если те поклоняются не им. Родос, город Гелиоса, уже трижды переживал разрушительные наводнения. Прошлогодний потоп по силе многократно превзошёл предыдущие. С небес обрушился невероятной силы ливень и град. Градины весом в мину и даже больше проламывали крыши. Чудовищные потоки воды рушили здания, не щадили храмы. Даже городские стены не устояли перед ними. Погибло множество людей.
Не повезло тогда и родосскому пандокеону, государственному заезжему двору, что располагался возле храма Диониса. Этот район сильнее всего пострадал от завистливой ярости Громовержца. Многие дома до сих пор не были восстановлены. После бедствия первенство по части гостеприимства быстро захватил частный заезжий двор «Золотая рыба», который находился на возвышенности возле акрополя и почти не пострадал. Здесь, в удалении от порта, было и потише и почище. Меньше шаталось портовой голытьбы. Опять же, слыханное ли дело, хозяин содержал повара, который готовил обеды для постояльцев. Разумеется, комфорт, какой только в финикийских городах и, как говорят, в Александрии имеется, оценили по достоинству посланники сатрапов и стратегов, которые активно искали союзничества набиравшего силу Родоса.
Третьего дня их ряды пополнились несколькими важными мужами, что сошли на берег с прибывшего из Александрии корабля в сопровождении двух дюжин телохранителей и рабов. Уведомив кого следовало о своём визите, мужи предались отдыху, но продлился он недолго — уже не
