начинать же с «товарищ воевода, разрешите обратиться».
— Ну, не робей, — сказал Матвей Иванович. — С татарами так не робел, раз живым из полона ушёл, и тут нечего.
— Мы в дозоре ехали, — пожал плечами я. — Из-за перелеска татары налетели, бой завязался. Кого посекли, кого застрелили, больше их было. Меня вот арканом спутали, и ещё пятерых наших пленили.
Я кратко пересказал всё без утайки. И как пленили, и как мы выбрались. Героем себя не выказывал, но и заслуг не преуменьшал.
— То, что вас в полон взяли, конечно, плохо, — выслушав мой рассказ, сказал воевода. — Но то, что живыми выбрались, да ещё и татар побили, это хорошо. Дважды подумают теперь, перед тем, как к нам полезть. Как, говоришь, зовут-то тебя?
— Никита, — просто сказал я.
Данила Михайлович покосился на меня, как на дурака.
— Сын боярский это, Никита Степанов сын Злобин, — вместо меня сообщил он. — Татарин его давеча в сшибке по голове рубанул, вот он и теряется.
— Да? Ну ты, новик, едва поверстаться успел, а уже и славы ратной добыл, и кровью своей землицу окропил, — усмехнулся воевода. — Ладно, всё едино тебе ныне отдых положен. Государевым приказом, раз ты из татарского полона вернулся. И всем, кто с тобой там был. Там и рану свою залечишь.
— Отдых? — не понял я.
— До следующей весны, вестимо, — сказал воевода. — Понимаю, не хочется. Дома засмеют, что не весь срок выслужил, и славы ратной охота, татар бить. А приказ государев есть приказ, поперёк него не пойти. Вот я бы и сам с Данилкой Адашевым на Крым пошёл. Ан нет, тут сижу, в Путивле, потому что государь так повелел. В Сибирь прикажет — в Сибирь пойду.
Я чуть от радости не заорал. Отдых. Свобода. Ради такого можно было и в татарском плену побывать. Подозреваю, все остальные об этом приказе давно знали.
Ещё и вопрос с моей фамилией был наконец снят. В прежней жизни я носил другую. Ладно хоть имя осталось то же самое, и мне не пришлось привыкать к новому. Воспоминания из прошлой жизни теперь казались чем-то далёким, смутным, размытым. Я не мог вспомнить ни имени своей жены, ни места первой работы, зато помнил всякую чушь вроде скорости полёта пули АКМ или угол наклона лобовой брони Т-34. Это немного пугало и тревожило. Я всё меньше становился пенсионером Никитой Степановичем и всё больше — новиком Никиткой.
— Благодарствую, — опомнившись, произнёс я, слегка поклонившись.
Ко мне воевода тут же потерял интерес, дальше разговор у них пошёл о «зелье ручном и пушечном», сколько чего сожгли за время службы, и так далее. Обычный доклад подчинённого старшему. Продлился он недолго, Данила Михайлович докладывал исключительно по делу, не растекаясь мыслью по древу и не перескакивая на отвлечённые темы.
Из острога направились в Стрелецкую слободу, где уже расположились все остальные. Как водится, после долгой дороги топили баню, смыть дорожную пыль, а где баня, там и пиво, и всё остальное. Возвращение со службы отмечали с размахом, празднуя то, что остались живы сами, поминая павших и похваляясь совершёнными подвигами.
Хорошую баню я всегда любил, а тут баня оказалась что надо. Жарко натопленная берёзовыми дровами, с одуряюще густым паром, мягкими вениками и ледяной колодезной водой. Напарился так, что растёкся на лавке в предбаннике и чуть не уснул там же. Выручил, как всегда, Леонтий.
— Вставай, Никитка, светелку твою покажу, — позвал он, видя, что я уже готов отключиться.
Многие после такого празднования и в самом деле спали прямо там, где приземлились, на лавках, на полу, но что позволено Юпитеру, то не позволено быку, и мне нельзя было валяться где попало, словно простому смерду. Урон чести. Я и так уже несколько раз её чуть не уронил.
Комнатка мне досталась хоть и тесная, зато отдельная. Не придётся спать в компании холопов и всех остальных, немного уединения — самый ценный подарок, какой только может быть. Однако, хоть до кровати я и добрался, всё равно, упав на перину, заснул прямо в чём был, в длинной холщовой рубахе и портах.
А утром пришлось страдать. Похмелье настигло молодой пятнадцатилетний организм с невиданной силой, хотя я, помню, в своё время мог пить пиво литрами, а наутро бежать на пары или на работу, как ни в чём не бывало. Пиво тут, видимо, химозное, из порошка. Какое-то не такое. Но я нашёл в себе силы встать и присоединиться к компании таких же страдальцев.
Завтрак сначала в горло не лез, но после крынки рассола, любезно предоставленной мне из общих запасов, мне немного полегчало.
— Леонтий… А ты знаешь, что нам отпуск положен? — спросил я слабым голосом.
Вчера как-то всё было недосуг, да и говорить о делах во время пьянки я никогда не любил.
— Как полоняникам? Так ведь мы и дня там не просидели, — удивился дядька.
— Воевода сказал, — пожал я плечами. — Матвей Иванович.
— Ну, раз Матвей Иванович… — протянул дядька. — Тогда, знамо, собираться надо, с казённого-то кошта снимут. Домой поедем, значит. Матушка твоя обрадуется.
— Это что, всем отпуск? — спросил Юрий.
— Кто у татарвы погостил, — кивнул я.
— Понятно, что не у ляхов, — сварливо процедил новик. — Послужить не успел, уже сбегаешь, да?
Я нахмурился. Он и раньше ко мне цеплялся временами, а теперь, после нашего совместного приключения, словно с цепи сорвался. Не вынес, наверное, того, что я оказался на время нашего возвращения старшим. Как же, новик, первогодок. Не то что он, бывалый, опытный. Второй раз в сторожах.
— Не сбегаю, а еду сил набираться, согласно царскому повелению, — сказал я. — А ежели ты возражения на этот счёт имеешь, письмо напиши. В Кремль.
— Ах ты, собака! — вскинулся Юрий.
Я тоже вскочил на ноги, внезапная вспышка адреналина заставила меня позабыть про похмелье. На поясе у меня висел нож, но Юрий находился слишком далеко от меня, чтобы вот так сходу броситься в драку.
Как назло, в данный момент мы с ним были единственными благородными людьми, и остановить ссору было некому. Холопы не вмешивались, и правильно делали.
— Собака… В моей псарне у собак родословная длиннее, чем у тебя. Звери умные, верные, — криво усмехнулся я. — И лают-то, в отличие
