Его слова и интонации настолько напомнили мне Батю из недавнего сна, что я просто не нашелся, что ответить. Только молча кивнул и, попрощавшись, поехал отдыхать. Завтра у нас с парнями из ОРСН было занятие по захвату и удержанию плацдарма.
На тренировки с "Вымпелами" мы больше не ходили, но зато начали гонять своих подопечных из ОРСН с удвоенным усердием. Бойцы роты и так на слабость нагрузок не жаловались, а теперь так просто на четвереньках с тренировок уползали. Но зато и Григорьев, и Стеценко были результатами очень довольны. А в самом конце ноября в Управлении приключился маленький переполох: пришли наши наградные листы и ордена из Ханкалы, подписанные и утвержденные. Хотя мы и не были постоянными сотрудниками Управления, но все же были к нему прикомандированы, поэтому награждение сделали торжественным, в большом актовом зале Управления: проводил лично его начальник, генерал-майор Стеценко. В тот день отменили тренировки, и в актовом зале собралась вся рота специального назначения и еще много разного народа. Нас с Толей посадили в первом ряду, чтобы мы смогли быстро выйти на сцену, когда объявят наши фамилии.
Первым вызвали Курсанта. Он четко и без запинки доложился (еще бы, вчера весь вечер под моим руководством по комнате маршировал под хихиканье сестер). Стеценко почти не заглядывая в бумажку объявил, что за мужество и беспримерный героизм, проявленные в боях с врагами Республики, а также за прочие военные заслуги, сержант СБ Коломийцев награждается орденом "Святого Георгия-Победоносца" третьей степени. С этими словами он приколол к Толиной куртке красивый белый эмалевый крест на полосатой черно-оранжевой колодке. Круглый медальон в центре креста, в котором был изображен бьющий копьем дракона всадник, был темно-бронзового цвета. У "Георгия" второй степени он — серебряный, у первой — золотой. Толя пожал генералу руку, четко повернулся к залу и, вскинув ладонь к обрезу берета:
— Служу Республике!
Когда аплодисменты стихли, и Толя вернулся на свое место, вызвали меня. Сначала генерал слово в слово повторил все то, что говорил Анатолию, повесил награду мне на грудь, и я уже было собрался громко сообщить, что тоже служу Республике, но меня остановил второй лист бумаги в руках генерала.
— Это еще не все, товарищ лейтенант, — генерал мельком глянул в лист наградного. — Здесь сказано, что некоторое время назад, будучи еще прапорщиком, лейтенант Тюкалов совершил еще один подвиг, за который был представлен к высокой правительственной награде — Ордену Мужества. Представление было утверждено, но по ряду независящих от него причин прапорщик Тюкалов так и не смог получить заслуженную награду. К сожалению, тут сказано, что дата и точные обстоятельства подвига засекречены, но, думаю, вы, товарищ лейтенант и так прекрасно знаете, за что именно были награждены, а мы просто порадуемся за то, что в наших рядах служат подобные вам герои. Поздравляю вас!
И рядом с "Георгием" он приколол на мою куртку еще и крест Ордена Мужества. Елки-палки, а вот это-то они каким образом крутанули? Хотя, орден-то мне на самом деле тогда дали, пусть и посмертно. Да уж, блин, вполне уважительная причина, по которой я не смог его сам получить! Документы на него в Ханкалу приходили. А теперь, как говорится, награда нашла героя. А чтобы лишних вопросов у людей не возникало, все обстоятельства, не мудрствуя лукаво, просто объявили секретными. Нет, приятно, конечно, но только за какие такие заслуги? Неужели за сумку с документами? А что — возможно! А как же тогда Толя? Что, как молодого, решили "прокатить"? Жаль, если так, но — бывает. Хотя, если его внимание на этом не заострять, то он и не заметит. Он, вон, и из-за "Георгия"-то сверкает, будто начищенный самовар.
В свою очередь, пожав генералу руку и гаркнув: "Служу Республике!", — я вернулся на свое место.
М-да, если честно, то не думал я, что все так кончится. Нет, поначалу все было отлично: мы с Толей, слегка обмыв награды в небольшой шашлычке в Нахичевани, вернулись домой чуть позже Али и Лидии Васильевны. В первый момент ордена вызвали ту реакцию, на которую мы и рассчитывали: восхищенные охи-ахи, писк-визг, все — как положено. А вот потом Толина мама, женщина далеко не глупая, внезапно вспомнила, за что на Терском Фронте могут наградить таким орденом, а еще — наше дружное вранье про "тихую спокойную службу". И понеслась... Как там в песне?
Ревела буря, гром гремел,
Во мраке молнии блистали...
Ну, Лидия Васильевна не ревела, она просто очень громко кричала, гремела мебель, которую опрокидывал Толик, бегом спасаясь от превратившейся в фурию мамы. А блистали вовсе не молнии, а ярко-синяя женская резиновая галоша, намертво зажатая в кулаке. Этой самой галошей Лидия Васильевна и лупцевала любимого сына, по тем местам, до которых могла дотянуться. Да уж, все было бы страшно, если б не было так смешно: Толя носился кругами по комнате, аккуратно, чтобы не зацепить ненароком мать, отмахивался руками и причитал на бегу:
— Мамуль, ну ладно тебе! Ну, перестань мамуль! Мамуль, да хватит уже!!!
Позади, подпрыгивая на бегу, будто футбольный мячик, неслась вооруженная галошей низенькая и полная Лидия Васильевна, периодически наносящая своим "оружием" звонкие удары по спине, плечам, голове, а иногда и просто по заднице любимого сыночка, грозно при этом крича:
— Толька, гад, стой немедленно!! Стой и на меня смотри, когда с матерью разговариваешь!!! Что б тебя разорвало, звиздюк ты малосольный!!! Ты кому, негодь, врать надумал? Родной матери?! Да я тебя сейчас сама прибью, чтоб ты мне нервы не мотал!!! Я тут ночей не спала, переживала, как там кровиночка моя? А кровиночка, свин этакий, матери в глаза врет, и не краснеет! Убью, паразита!!!
Манюня и Аля, покатываются со смеху, благоразумно выскочив в соседнюю комнату. Я бы и рад к ним присоединиться, выглядит все и впрямь донельзя комично, но, боюсь попасть под горячую руку. Я ведь, получается, тоже врал, галошей по башке мне что-то сегодня неохота... Поэтому, наблюдаю за происходящим с каменной физиономией. Потом, запал у Лидии Васильевны прошел: она отбросила в угол несчастную галошу, села на чудом устоявшую табуретку и разрыдалась. Толя тут же перестал изображать бегуна на длинные дистанции с препятствиями, и бросился ее утешать. Сестры кинулись ему на помощь. Вот теперь мне тут точно делать нечего. Стараясь не привлекать внимания, выскальзываю на веранду. Минут через двадцать ко мне присоединяется Курсант.
— Отошла вроде. Поплакала и успокоилась, — только и успевает сказать он, как следом выходит и сама Лидия Васильевна.
