Ознакомительная версия.
Вот только сами горожане рассказывали по-другому — хоть им мало кто и верил. Выжившие нишапурцы говорили, что под утро того страшного дня в лагере кочевников послышался грохот барабанов. И нерегиль со свитой через разоренное предместье подъехал к самым башням-близнецам на берегах реки — там, где она втекала в город. На башнях стояла только стража с факелами, но кое-кто в ту ночь спал на лодках у бегеров, и тоже все слышал. Самийа вытащил меч и заорал, что вероломные предатели заслуживают только смерти и гнева Всевышнего, а он, мол, и есть тот гнев. И может Всевышний и простит вас, орала эта гадина и размахивала мечом, а я, мол, не прощу. Не прощу, так и знайте. И с тем тварь развернула коня и своих дикарей и уехала в ночную темноту. А потом из тьмы раздался рев воды. Огромный вал прокатился вниз по руслу, смывая и переворачивая лодки, снося мосты и глядевшие в воду дома, — а потом река, словно взбесившись, вспухла и вышла из берегов, заливая окрестные кварталы. Когда стали проседать дома и рухнул купол ближайшей к реке масджид, в городе началась паника — и тогда в него вошли джунгары. Рассказывали, что степняки убивали всех, кто им попадался на пути, не разбирая пола и возраста, и скорбный крик верующих поднялся к небесам. То, что не размыло и не унесло течением, загорелось. В Шадях джунгары ворвались ближе к вечеру: говорили, что дворец потом горел чуть ли не три дня. Там никто не выжил — поубивали даже кошек и ручных обезьян. Еще говорили, что джунгары тыкали во всякое лежащее тело копьем или отрезали головы — чтоб никто не спрятался среди мертвых, и тех мертвых потом насчитали миллион четыреста семьдесят тысяч. Так и погиб Нишапур, Царский город.
Сами беженцы спорили между собой — отчего, мол, река вышла из берегов? И почему встала стеной вода — многие, кто видел вал, выжили, потому как спали на крышах и проснулись, услышав приближающиеся гул и рев. Говорили, что волна была такой высокой, что люди сначала даже не поняли в темноте, что это идет такая гора воды — темный страшный холм закрывал звезды, только в долине жалобно голосили феллахи, а уж что там случилось, никто толком сразу и не понял. Но над разговорами про дамбу смеялись все как один: какая, мол, плотина, у нас же все на глазах было, как стояли они лагерем вверх по течению, так и стояли, не рыли и не копали ничего.
Но многие сходились на том, что все это устроил своим колдовством нерегиль. А как еще объяснить, что смирная медленная река, разбираемая еще за три фарсаха до города на каналы и арыки, вдруг взбеленилась и смыла на своем пути живое и каменное? И те слова нишапурцев подтверждает свидетельство одного человека, который приехал потом в Ятриб и рассказывал шейхам в Пятничной мечети о падении города. Спасся он чудом: сначала спал на крыше своего дома в долине, а потом залез на альминар масджид — да там и просидел все десять дней, пока вода не опала и джунгары не ушли от города. Человек рассказывал, что питался финиками, которые припас себе на завтрак, да проплывающими мимо припасами — чтобы выловить их из воды, он спускался по лестнице альминара вниз и тайком вытягивал их из воды крюком, на котором подвешивали фонарь. А ведь говорили мне, рассказывал этот человек, уходи, мол, в город, за стены, вон джунгары рабат разорили, сколько людей порешили и в плен поуводили, нечего тебе в вилаяте сидеть. Но он с горсткой таких же упрямцев остался — а что, степняки их не трогали, что им брать в деревне? Кур да лепешки? Так они их и так и в лагерь возили, да еще и рабов на них выменивали, джунгарам лень было пленных кормить, они девку за петуха отдавали. И что же? Город смыло, а он выжил, да и остальные тоже, те, кто на крышах спал, а не в подземных сардабах. Так вот этот человек слышал и видел, что случилось на берегу Сагнаверчая той ночью. Нерегиль, рассказывал он, выехал на высокий подмытый берег и поднял меч. И что-то закричал по-своему. И вода зашептала, зашептала, и стала подниматься — колесо мельницы почти сразу перекинуло. А потом со стороны гор заревело, и пошел вал. А нерегиль стоял над взбесившейся гудящей водой и все кричал среди брызг и клочьев пены. И не уезжал с берега до тех пор, пока река не выплеснулась из русла и не стала заливать окрестности. Тогда обрыв, на котором он стоял, пополз в воду, и нерегиль оттуда уехал. Вот так вот, а вы говорите — дамба.
Впрочем, многие тому человеку не верили.
Баб-аль-Захаб,
месяц с лишним спустя
Айше предстояло отодвинуть занавес и выйти к нему — всего-то шаг.
Тарег сидел лицом к крошечному пруду, не шевелясь и не мигая — слепые, отражающие закатный золотой блеск глаза были широко раскрыты и смотрели вдаль, не видя. Похоже, к концу похода зрение окончательно оставило нерегиля, и только хен помогало ему не обнаруживать слепоты. Впрочем, сегодня во время торжественного приема — эмир верующих чествовал своего вернувшегося с победой командующего — случилась неловкая заминка. Радостный довольный Фахр велел положить перед собой для Тарега помимо ковра еще и подушку — в знак особого расположения. И по каким-то странным причинам — то ли солнце слепило, то ли пересиливающая всякую волю усталость давала себя знать — нерегиль ее, похоже не увидел — и запнулся. Хорошо, его поддерживали, по обычаю, под руки помощники хаджиба — и Тарег всего лишь споткнулся, прежде чем сесть на свое почетное место.
Яхья ибн Саид удивлялся, как у самийа достало сил не свалиться в один из своих всегдашних глубоких снов, — но нет, люди барида исправно доносили, что нерегиля видят верхом и во главе войска. После взятия Нишапура они перевалили через Биналуд — и все живое в ужасе разбегалось перед джунгарской лавой. Горожане Туса запросили пощады сразу, как прослышали о гибели Царского города, и даже Балх сдался без сопротивления. Новый наместник провинции, племянник аль-Фадла ибн Амира, избрал окруженный громадными валами город своей столицей — и теперь над стенами и башнями Балха развевалось белое знамя Аббасидов. Хорасан был приведен к покорности, войско джунгар отпущено обратно в степи с богатой добычей — а нерегиль призван перед лицо халифа для оказания почестей и изъявления благодарности. Увидев Тарега в зале Мехвар, Айша не знала, что и думать, — согласно всем законам сумеречной природы самийа уже давно не должен был держаться на ногах, однако поди ж ты, держался. Правда, под тяжестью церемониальных одежд его немного пошатывало — но это никого не удивляло. Мискавайхи писал, что Афшин ибн Кавус тоже сгибался и с трудом шел в парадном халате, подаренном ему эмиром верующих.
Халиф пожаловал командующему дворец Дар ас-Вахб, который еще называли Дворцом Вазира в честь построившего его Сулаймана ибн Вахба, служившего еще халифу Амиру аль-Азиму. Сады дворца выходили на Тиджр, а вход в него располагался прямо за резиденцией Старой госпожи Утайбы Умм Амир. Просматривая грамоту на пожалование, Айша вздохнула: что ж, оттуда Тарегу будет проще навещать ее в Йан-нат-аль-Арифе: отныне их дома разделял лишь луг да сливовый сад. Однако увидев нерегиля во время приема, она поняла — сегодня ей самой придется прийти к Тарегу в дом.
И вот теперь их разделяла лишь тонкая прозрачная ткань завесы.
Глубоко вздохнув, Айша взяла себя в руки и подняла занавес.
Дотронуться до его плеча оказалось сложнее, чем она предполагала. Ее ладонь долго дрожала в пяди от роскошного золотого шитья парадной накидки. Внезапно передумав, Айша легонько провела костяшками пальцев по мертвенно бледной щеке.
Тарег сморгнул, шевельнул ушами — и благодарно потерся о ее ладонь. Прямо как большой кот, горько подумала она.
— Мне иногда кажется, что вас двое, — печально прошептала Айша. — И тот, что приходит ко мне, — настоящий ты.
— Я не хотел засыпать, не дотронувшись до твоей руки, — тихо-тихо ответил он. — Мне кажется, что в этот раз я усну надолго…
Айша снова погладила прозрачную мраморную щеку — думая о предстоящей встрече, она представляла себя плачущей, но теперь слезы почему-то не набегали.
Вдруг он перехватил ее ладонь невидимым и немыслимо быстрым движением:
— Поклянись, что пока я буду спать, вы ничего со мной не сделаете.
— Ты что?! — Айша обиженно выдернула руку из покорно ослабевших пальцев. — Как ты… да как ты мог такое подумать?..
В ответ он лишь дернул плечом. Обернулся, уставившись все тем же слепым распахнутым взглядом во внутренние комнаты, и позвал:
— Гассан?..
И тут же сообразил, что ошибся и лишь отмахнулся рукой — словно отсылая прочь призрак. Подбежала маленькая хрупкая девушка в сером траурном хиджабе:
— Да, господин?..
И подхватила Тарега под локоть, помогая подняться.
— Я клянусь, — печально сказала Айша ему в спину.
— Благодарю, — сухо отозвались ей в ответ.
Даже не обернулся.
Когда невольница вернулась из внутренних комнат, она застала Айшу плачущей. Засуетившись, девушка хотела было кликнуть кого-то на помощь, но великая госпожа жестом остановила ее — что ж, посморкаться в платок она могла и сама. Вытерев насухо глаза и промакнув щеки, Айша жалобно вздохнула — ей очень, очень не хватало Сальмы. Она сделала все, что могла, для вдовы Саида аль-Амина, Афры, — та как раз разродилась мальчиком, — но это не утишило ее горя. Сальма лежала в высоком кургане в долине Сагнаверчая, и никто, никто не мог заменить ее.
Ознакомительная версия.
