— А засапожник?
— Их я еще бы пару прихватил, — заметил я.
Он недоуменно пожал плечами, но тут же вынул из-за голенища свой и протянул мне, после чего снял с пояса еще один, по размерам больше похожий на какой-то римский меч, и тоже отдал.
— На моего Чалого садись, — порекомендовал он. — Своего пока заводным держи, он хлипче, а тебе подале отъехать надобно.
— А ты как же? — не понял я.
— Напал ты на меня, оглушил и удрал, — пояснил атаман и предложил: — Ну-ка вдарь мне, чтоб рожа посинела. — И засмеялся. — Вот уж никогда бы не помыслил, что я по слову Христову щеку подставлю. — Зажмурившись, он подал лицо вперед. Прождав в таком положении несколько секунд, он открыл глаза и недовольно спросил: — Ну и сколь мне ждать-то?
— Не могу, — развел руками я. — Понимаю, что для твоего же блага надо, но… не могу, и все тут. Ты ж с моим отцом сколько всего, а я тебя… — И отрезал: — Нет, и даже не уговаривай.
— Ну благодарствую… — протянул он и… вновь шмыгнул носом. — Ладно, я и сам как-нибудь с собой управлюсь. В стан вернусь под утро, не ранее, так что по времени запас у тебя изрядный. К тому же ты ведь поначалу не в саму Москву?
— Нет, к своим ратникам, — честно назвал я первую цель.
— Ну а мы в нее подадимся, вот и разминемся. — Тимофей вздохнул, грустно протянув: — Вдругорядь увидимся, нет ли?
— Увидимся, — заверил я его. — И очень скоро увидимся.
— Худо, ежели скоро, — крякнул он. — Лучше бы попозжее… — И, встрепенувшись, засуетился, поторапливая: — Давай-давай, поспешай… Да почеломкаемся в остатний раз, а то кто ведает…
Мы расцеловались, и я вскочил в седло.
— Гляди мне, чтоб Чалого вернул при встрече. Он меня дважды от смерти уносил, — донеслось вдогон…
Проезжая вдалеке от стана Дмитрия, я все-таки не удержался от ребяческой выходки — прижал большой палец к носу и выразительно пошевелил остальными: «Что, съел?!»
Изловить меня, балда,
Много надобно труда!
До свиданья, друг мой ситный,
Может, свидимся когда!..[139]
В довершение я весело показал язык его нарядному шатру, самый верх которого виднелся даже отсюда.
Вот теперь все.
«Кажется, я слишком круто взял влево, да и ехал не три версты, а все пять», — дошло до меня ближе к полудню второго дня блуждания по лесу, который никак не хотел заканчиваться.
Радовало лишь солнце. Самый лучший ориентир время от времени подсвечивал мне из облаков, помогая не ошибиться с направлением. Ехали мы с казаками строго на юг, так что мне теперь оставалось лишь гнать коня в погоню за своей тенью, держа курс на север.
Однако попетлять все равно пришлось.
Дорога к Дмитрию была практически без рек, а те, что изредка встречались, уж больно малы по ширине, не больше семи-восьми метров. Зато по пути обратно пришлось форсировать одну за другой сразу три достаточно солидных. Но все равно на Москву-реку они не походили. Велик журавель, да не орел.
Это огорчало, ибо означало, что ее, которая должна была встретиться мне в обязательном порядке, я так и не преодолел, а значит, все-таки сбился с пути.
Главная водная артерия, омывающая столицу — очень хотелось надеяться, что это она, — встретилась мне только на третий день.
Расстояние до другого берега было довольно-таки приличным, никак не меньше сотни метров, но, проехав вдоль нее, я уже в сумерках обнаружил местечко, где она сужалась до полусотни, и погнал Чалого в воду.
Наутро я старался держаться поблизости от реки и свернул еще раз вправо, только когда услышал вдали колокольный перезвон.
Под вечер я выехал на широкую дорогу, которая по всем признакам должна была быть трактом на Ярославль — уж больно широка для проселочной, а других в этом направлении вроде бы не имелось.
Я тут же прикинул, что если мне ехать прямиком по ней до Тонинского села, то оттуда рукой подать до полка. Конечно, лучше бы срезать, по прямой получится вообще пустяки, вдвое короче, но уже темнеет, и я вполне могу снова заблудиться.
Однако потом мне припомнилось, что вроде бы Плещеев с Пушкиным, черт бы их побрал, прибыли в Москву именно из Тонинского.
И сразу в памяти всплыл рассказ Корелы о том, как он хитро поступил, оставив часть своих людей в этом селе. Мол, если москвичи вдруг заупрямятся с признанием Дмитрия, то перекрыть дорогу, чтоб не пускать обозы с продовольствием в столицу, дело пары часов.
Оставалось только гадать, как с казаками теперь. Вроде бы необходимость держать их разъезды на Ярославской дороге и в самом селе отпала, но…
И тут же, словно давая ответ на этот вопрос, вдали на пригорке показалось несколько всадников. Я вгляделся и понял, что, увы, мне вновь выпала неудачная карта.
Времени на размышления не было, тем более что они меня тоже приметили, и я свернул в лес. Надвигающиеся сумерки мгновенно сменились полумраком, и оставалось ехать наугад, примерно прикидывая верное направление.
Но вскоре вдали послышались голоса казаков, которые, судя по всему, решили непременно меня отыскать, а потому о направлении пришлось забыть.
Попетляв часок в лесу, я добрался до реки — не иначе как Яуза, быстро ее форсировал, но погоня не унималась.
Пришлось вновь нарезать круги по лесу, то и дело меняя направление. Своего я добился, сбив умаявшихся казаков со следа, но при этом вновь заблудился.
Темень, хоть глаз выколи, и куда ехать — поди пойми. Думал и гадал я недолго, решив, что утро вечера мудренее и, коли не получается добраться к ночи, значит, остается поспать.
На душе было тревожно, но я успокоил себя тем, что, встав засветло, успею часикам к девяти, если не раньше, добраться до своих.
Подняться по тревоге — секундное дело, поставить задачу — тоже несколько минут, и после обеда мы уже всяко будем в Москве.
К тому же завтра было только восьмое июня, и до рокового дня оставалось более двух суток.
Эту дату — десятое — я помнил хорошо. Именно в тот день в опустевшие царские палаты войдут бояре Голицын и Рубец-Мосальский, сопровождаемые дворянами Шерефетди новым и Молчановым, а также несколькими стрельцами, и, разведя семью Годуновых по разным комнатам, приступят к своему черному делу.
Но сейчас здесь находился я, Шерефетдинов там вообще никогда не появится, а остальные как войдут, так и уйдут несолоно хлебавши, поэтому волноваться не стоило.
Обругав себя за излишние переживания, я попытался уснуть, но не смог — помимо прохладной ночи сырая одежда, что была на мне, забирала остатки тепла. Словом, меня прохватил озноб, и пришлось лезть в мешок, чтобы достать кресало и огниво.
