Очнулся я вскоре, хорошо, когда близкий тебе человек, обладающий даром природной магии, находится рядом, так что когда я открыл глаза, то первым делом увидел над собой лицо Гойны-ведуньи, которая проворчала:
— Ну, вот, очнулся, а то лежит здесь, отдыхает. Кто я, узнаешь меня?
— Гойна, — прошептал я, в голове гудело, в глазах двоилось, во рту была сухость неимоверная, но соображал я без задержек.
— Кто ты?
— С утра Пламеном звали, — попытался я улыбнуться, но у меня это не получилось.
— Уже неплохо, — удовлетворенно кивнула тетушка, которая была всего на четыре года старше меня. — С разумом проблем нет. Теперь попробуй встать.
Облокотившись на жесткий топчан, приподнялся и сел. Огляделся по сторонам и, судя по всему, находился я в казарме горских наемников, обстановка убогая, ряды трехъярусных деревянных кроватей и запах сотен немытых тел, который просто въелся во всю окружающую меня обстановку. Как говорится, все признаки на лицо.
— Как самочувствие? — задала следующий вопрос Гойна.
— Терпимо, — взмахнул я рукой и сам спросил: — Как там бой?
— Борасов добивают, жрецы и горцы погибли все, людей, которых на заклание определили, уже освободили. Удачно все вышло. В общем-то, благодаря тебе потерь относительно немного. У жрецов здесь силы в амулетах было припасено много и, если бы они свой обряд до конца довели, многие из нас здесь остались бы навечно. Кстати, ты сам-то как уцелел? Мужчины в нашем роду способность к магии только годам к тридцати получали, а тут ты, раз, и устоял во время магического отката.
— Заклинал перед боем и руну Сила, на себя и своего жеребца нанес.
— Тогда понятно, — Гойна вытерла мой вспотевший лоб белым платком, встала и направилась на выход, перед которым обернулась и сказала: — Ты здесь полежи еще до вечера, а потом уже только вставай, сотрясение у тебя все-таки имеется.
— Ладно, — согласился я и, почувствовав очередной приступ слабости, прилег на топчан, прислонился к свернутой кошме в изголовье и почти сразу же провалился в крепкий здоровый сон. «Видимо, непрост платок, которым Гойна мне лоб протерла, зачаровала все-таки», — мелькнула у меня мысль, перед тем как я окончательно уснул.
Молодой Ирбис, должный доставить послание герцога Штангордского к вождям не покорившихся племен, ехал на юго-восток, в сторону Анхорских гор. Поначалу, дорог Звенислав сторонился и передвигался скрытно, в степи было еще много вражеских воинов, рассеявшихся после сражения у Врат, но через пять дней, отмахав около трехсот километров, он уже безбоязненно вышел к караванным путям.
На первую ночевку среди людей, Звенислав остановился на почтовом яме, стоявшем на перепутье дорог возле небольшого озерца с чистой водой, широком деревянном здании, окруженном высоким частоколом. Людей здесь было много, так сложилось, что сошлись сразу три каравана с разных сторон, и про разгром личного тумена этельбера Яныю и рахдонов здесь уже знали, и мнения людей, собравшихся в общем зале яма, были неоднозначны. Большинство постояльцев молчало, кто-то угрюмо, кто-то безразлично, а в основном, голос подавал широколицый узкоглазый купец из борасов.
— Совсем эти недобитки дромские озверели, — борас сидел за широким столом в центре зала, освещенного масляными лампадами. — А отчего это? — Он оглядывал окружающих его людей. — Не знаете, а я вам скажу. Все оттого, что хотят они вернуть времена былые, когда все мы, малые народности степные, были вынуждены жить под их гнетом и по их законам. Сколько изгоняют из них этот дух волчий, а все никак. Жестче надо быть, непримиримей по отношению к ним. Всех под корень изводить, чтоб и следа их в нашей степи не осталось, чтоб сама память о них стерлась.
— Да куда уж жестче? — произнес сидящий рядом с ним старик в цветном полосатом халате. — За десять лет и так больше половины из их числа перебили. Да, и от дедов наших известно, что дромы здесь раньше нас борасов появились.
— А не надо было против новой власти бунтовать, — вскинул вверх указательный палец купец. — Власть она завсегда знает, как нам жить правильней, и верно говорят жрецы Ягве, что все мы суть есть рабы помазанника божьего мелеха Хаима. Раз он отрекся от законов своего деда, принял новую веру и сказал, что все старое есть неприемлемо, значит, так оно и есть. А насчет того, что дромы здесь коренные жители, а мы пришлые, то сами бури слухи распускали.
Звенислав сидел за длинным столом в самом углу, пил слабо заваренный чай в прикуску с еще теплой лепешкой и слушал разглагольствования купчины. Злости в нем не было, понимал уже, что люди, в большинстве своем, все такие, похожие на дым, то есть, куда ветер подул, туда они и пошли. Так же и купец этот, наверняка ведь, когда у власти были бури, в самых благонадежных числился. Кстати, мысли его сразу же и подтвердились, когда расположившийся неподалеку от него пожилой караванщик, судя по татуировке барсука на оголенном предплечье, из племени калейрас, окликнул купца:
— Амрак, а ведь помнится мне, что ты в свое время просто мечтал с дромами из соседнего поселения породниться и, даже, как люди говорят, хотел имя сменить.
— Нет, не было такого, — вскочил борас и ударил по столу кулаком. — Ты думай, что говоришь Кулун? Мы с тобой знакомы всю жизнь, но за поклеп на честного рахдонского данника и ответить можно.
— Это как же? — калейрас был спокоен и явно издевался над купцом. — Донос на меня напишешь?
— Да хоть бы и так.
— Тогда кто же будет твои караваны водить, Амрак? Ведь ты не просто Кулуна из племени калейрас оговоришь, но и караванщика. После такого, никто твоих верблюдов с товаром по степи не поведет.
— Ладно, — сразу же отступил купец, — погорячился, с кем не бывает.
— И все-таки, — не унимался караванщик, — признай, что хотел на дромитке жениться.
— Ну, было, — взмахнул рукой Амрак, вновь садясь за стол, — как помрачение рассудка на меня нашло, но потом я одумался.
— Ага, — усмехнулся Кулун, — отец той девушки, как же ее звали, Мила, кажется, сказал, что дочь отдаст только за честного воина, но не за торгаша, да еще и нечистого на руку.
Купец побагровел, ничего не ответил и потребовал у служанки, молодой чумазой девчонки, вина. Больше в этот вечер Амрак не произнес ни слова, только напивался дрянным крепким питьем и все больше багровел. Видя, что его старый знакомец не желает продолжать разговор, калейрас подвинулся к Звениславу, расположился напротив него и спросил:
— Слышь, дром, а ты чего за племенную честь не вступился?
Прихлебнув чаю, парень ответил:
