– Это лакеи, – объяснил он мне, – или парикмахеры. Все они обезьянничают, подражают своим господам. Разве можно увидеть принца крови, который пешком разгуливает среди толпы?
Дилижанс высадил нас на конечной остановке, на улице Буле. Здесь царили суета и неразбериха, но не было никого, в ком можно было бы с уверенностью узнать кавалера или даже парикмахера. На узких улицах скверно пахло, иногда посреди дороги текла по канаве грязная вода, вобравшая в себя всякие отбросы; многочисленные нищие протягивали руки за подаянием. Я помню внезапное чувство страха, охватившее меня, когда отец отвернулся, чтобы распорядиться насчет нашего багажа, а между нами вдруг протиснулась какая-то женщина с двумя босоногими ребятишками, которая требовала денег. Я отшатнулась, она погрозила мне кулаком и выругалась. Это был не тот Париж, которого я ожидала, где царили сплошное веселье и смех, где люди ездили в оперу и горели яркие огни.
Отец имел обыкновение останавливаться в гостинице "Красная Лошадь" на улице Сен Дени, возле церкви Сен Ле и Центрального рынка. Туда он меня и отвел, и здесь мы жили все три дня нашего пребывания в Париже.
Должна признаться, я была разочарована. Мы почти не выходили из гостиницы, где постоянно толпились люди – беднейшие из бедных – и скверно пахло, а если и выходили, то только в лавки и на склады, где у отца были дела. Раньше я считала, что наши углежоги из Ла Пьера грубые люди, но они казались вежливыми и любезными по сравнению с теми, что толклись на улицах Парижа – здесь тебя бесцеремонно пихали, не думая извиняться, и, к тому же, нагло пялили на тебя глаза. Несмотря на то, что я была еще ребенком, мне было страшно показаться на улице одной, и я все время держалась возле отца или сидела в своей комнате.
В последний вечер нашего пребывания в Париже отец повел меня на площадь Порт Сен Мартен, чтобы посмотреть, как подъезжают кареты и другие экипажи к началу представления в опере, и это действительно был другой Париж, ничуть не похожий на нищий квартал возле нашей гостиницы. Блестящие дамы в брильянтах, украшающих их голые плечи и грудь, выходили из экипажей, сопровождаемые кавалерами, так же роскошно одетыми, как и они сами. Весь этот блеск, все великолепие красок, оживленные голоса, аффектированная речь – можно было подумать, что они разговаривают на другом языке, их французский был совсем не похож на наш – то, как двигались эти дамы, как они поддерживали юбки, как важно выступали рядом с ними кавалеры, покрикивая: "Расступись, дорогу госпоже маркизе!", расталкивая толпу, собравшуюся на ступеньках оперы, – все это казалось мне нереальным. Эти блестящие дамы и кавалеры распространяли вокруг себя странный экзотический аромат, напоминающий запах увядших цветов, чьи лепестки сморщились и потеряли свежесть, и этот густй душный запах смешивался с запахм грязи и пота, исходившим от тех, кто стоял возле нас, теснясь и толкаясь, так же как и мы сами, в своем упрямом желании увидеть королеву.
Наконец подъехала ее карета, запряженная четверкой великолепных лошадей, лакеи спрыгнули с запяток, чтобы отворить дверцы, и тут же, неизвестно откуда, появились придворные слуги, которые старались оттеснить толпу любопытных с помощью длинных жезлов.
Первым из кареты вышел брат короля, герцог д'Артуа – король, как всем было известно, не любил оперы и никогда там не бывал. Это был пухлый, румяный юноша в атласном камзоле, сплошь поркытом звездами и орденами. За ним следовала молодая женщина в розовом платье с огромным брильянтом в напудренных волосах и высокомерным презрительным выражением лица. Позже мы узнали, что это была графиня де Полиньяк, близкая подруга королевы. Затем, после короткой паузы, я увидела и саму королеву, она вышла из кареты последней. Королева была вся в белом, на шее и в волосах у нее сверкали брильянты, ее светлые голубые глаза скользнули по толпе взором, выражавшим полное безразличие. Опираясь на руку графа д'Артуа, она сошла на землю и исчезла из виду – такая миниатюрная, хрупкая и изящная, похожая на фарфоровые статуэтки, выставленные в витрине лавки знакомого купца, которые показывал мне утром отец.
– Ну вот, – сказал он мне, – теперь ты удовлетворена?
Я даже не могла сказать, получила ли я какое-нибудь удовольствие. Я словно бы заглянула в другой мир. Неужели эти люди тоже едят, думала я, раздеваются, выполняют те же самые функции, что и мы? Этому невозможно было поверить.
Остаток вечера мы провели, гуляя по улицам, чтобы "остыть", как выразился отец, и как раз в тот момент, когда мы остановились на улице Сент Оноре, разговаривая с одним из знакомых отца, я увидела, как к нам приближается знакомая фигура, облаченная в великолепный мундир корпуса аркебузьеров. Это был мой брат Робер.
Он сразу же нас увидел, остановился на мгновение, потом сделал пируэт, словно балетный танцовщик, перепрыгнул через канаву посередине улицы Сент-Оноре и скрылся в саду, окружающем Тюильрийский дворец. Отец, который в этот момент случайно обернулся, удивленно посмотрел ему вслед.
– Если бы я не знал, что мой старший сын находится у себя дома, в Шен-Бидо, – сухо заметил он, обращаясь к своему собеседнику, – я бы решил, что этот молодой офицер, который только что скрылся за деревьями, не кто иной, как он.
– Все молодые люди, – заметил знакомый отца, – похожи друг на друга, когда на них военная форма.
– Возможно, – ответил отец. – И все обладают одинаковой способностью выпутываться из затруднительного положения.
Больше не было сказано ни слова. Мы распрощались и пошли к себе в гостиницу на улице Сен Дени, а на следующий день вернулись домой в Ла Пьер. Отец никогда не упоминал об этом случае, но когда я спросила матушку, была ли она в Шен-Бидо во время нашего отсутствия, она ответила, глядя мне прямо в глаза:
– Меня просто поражает, как Робер великолепно умеет работать – я имею в виду состояние дел в мастерской – и развлекаться в одно и то же время.
Но одно дело играть в солдатики и совсем другое – отправить партию стеклянного товара в Шартр, не внося его в бухгалтерские книги мастерской. Любому, кто попытался бы обмануть мою мать в том, что касается торговли, суждено было горько об этом пожалеть.
Мы были в Шен-Бидо с обычным двухдневным визитом, во время которых матушка обычно проверяла, как выполняются заказы, и все шло гладко, пока, совершенно неожиданно, она не объявила, что хочет пересчитать пустые ящики, которые вернулись из Парижа на прошлой неделе.
– В этом нет необходимости, – сказал Робер, который на сей раз находился не в отлучке, а дома. – Ящики свалены на складе до следующего раза, когда нужно будет снова отправлять товар. Кроме того, количество их известно: двести штук.
– Правильно, их и должно быть двести. Именно в этом я и хочу убедиться.
Брат продолжал протестовать.
– Я не могу поручиться за то, что на складе все в порядке, – сказал он, бросив мне тревожный взгляд. – Блез в это время был нездоров, и когда привезли ящики, их свалили кое-как. Но уверяю вас, к тому времени, как будет готова новая партия, все разберут и сложат, как полагается.
Матушка не хотела ничего слышать.
– Мне понадобятся двое работников, чтобы сложить ящики, и тогда я смогу их пересчитать. Прошу тебя распорядиться немедленно. И я хочу, чтобы ты пошел со мной.
Она обнаружила, что не хватает пятидесяти ящиков, и, как на грех, в тот самый день в Шен-Бидо наведался возчик-комиссионер, из тех, что мы нанимали на стороне для доставки товара. Отвечая на вопрос матушки, он, ни о чем не подозревая, объяснил, что в этих самых ящиках, которых она не досчиталась, отправлена в Шартр партия особо ценного хрусталя, предназначенного для стола герцогских драгун, которые как раз в это время стояли в городе.
Матушка поблагодарила комиссионера за информацию и пригласила Робера пройти вместе с ней в господский дом.
– А теперь, – сказала она, – я желаю получить объяснение, почему эта партия "особо ценного хрусталя" не значится в реестре?
Может быть, если бы на месте старшего брата оказался средний, Мишель, которому трудно было говорить из-за врожденного порока речи, дело могла обернуться по-другому.
Робер же отвечал без малейшего колебания:
– Вы должны понять, что когда имеешь дело с человеком благородным, таким, как полковник граф де ла Шартр, который, как всем известно, является личным другом его высочества брата короля, нельзя рассчитывать на то, что тебе немедленно заплатят. Быть поставщиком такого человека достаточно высокая честь, почти равносильная оплате.
Матушка указала пером на строчку в открытой бухгалтерской книге.
– Вполне возможно, – сказала она. – Однако мы с твоим отцом не имеем сомнительного удовольствия состоять в настоящее время с ним в деловых отношениях. Что же касается самого графа де ла Шартр, то о нем мне известно только одно: его замок в Маликорне славится всяческими сумасбродствами и интригами, о нем говорят, что он разорился сам и разорил всех торговцев в округе – никто из них не может получить ни одного су своих денег.
