— Садитесь, господин полковник, — довольно приветливо предложил «глава» правительственного Сената.
— Вы, вроде бы, меня расстреливать собирались? — с некой бравадой в голосе спросил Клеопин, усаживаясь на кожаный диван у стены.
— Да вы поближе, поближе, — показал Сперанский на кресло, стоящее перед самым столом.
— Ну, как скажете, — покладисто ответил Николай, пересаживаясь с удобного дивана на узкое креслице для посетителей.
— Вы уж меня, старика, простите, — склонив голову набок, сказал Михаил Михайлович. — Расстреляют вас чуть позже. Ответьте мне всё-таки на парочку вопросов. Думаю, что теперь-то вы можете это сделать. Вон, слышите, что за окнами делается?
— Стреляют, — лаконично ответил Клеопин.
— Вот-вот, — суетливо поддакнул «глава» Сената. — А виноваты-то в этом вы-с!
— Чем же? — искренне удивился Николай. — Я же тут в качестве военнопленного у вас сижу.
— Ну, на вас статус военнопленного не распространяется, — отмахнулся Сперанский, расплывшись в улыбке. — Да вы ведь и сами-то, сударь, его не придерживались. Вспомните, скольких офицеров вы приказали расстрелять? А ежели сюда ещё добавить генерала Каховского, полковника Муравьёва-Апостола? А других, что в бою погибли?
— Этот бой, господин Сперанский, начал не я! Да и, судя по надписям в подвале, их могли бы и без меня расстрелять.
— Всё могло быть, — не стал отпираться Сперанский. — Во Французскую революцию так же было… Вначале Робеспьер Дантона казнил, потом — самому Робеспьеру голову отрубили. Историческая неизбежность… Я ведь, сударь, очень хотел, чтобы в нашей империи Российской истинная свобода была. Но никогда не хотел, чтобы эта свобода вот так, на штыках была привнесена. Или вы думаете, что Сперанскому власть нужна?
— А разве нет? — усмехнулся Николай. — Чего же вам, милостивый государь, в Сибири на губернаторстве не сиделось? Так нет же, в якобинцы полезли…
— Ну, из Сибири, допустим, я был отозван покойным государем Александром. А почему полез?.. Верил, наверное…
— Во что же такое вы верили? В какую такую свободу? От кого — свободу? Мы что, под монголо-татарами?
— Вы, молодой человек, говорите как настоящий раб! — заявил вдруг Сперанский, став вдруг предельно высокомерным. — Вы раб, потому что император — Царь и Бог над вами!
— Император — это император. А Бог — это Бог! — рассудительно ответил Николай.
— Так почему же император вправе решать судьбу каждого из нас? Разве не каждый человек рождается свободным? Чем же крестьянин хуже вас, дворянина?
— Ничем. Просто он родился крестьянином, а я — дворянином. Его дело — землю пахать. Моё — эту землю защищать. А вы, господин Сперанский, мыслите по-другому? Вы ведь тоже, чай, не за плугом ходите, а в кабинете сидите…
— Я, сударь, из поповичей происхожу. Всего, что в жизни этой имею, всего сам добился. Своим умом…
— Ну, так и что? — повёл плечами Николай. — А кто же им мешает? Знаете, господин Сперанский, когда я на Кавказе служил, так там половина наших офицеров была из унтеров да фельдфебелей. А сколько потомков крепостных в гвардии служит?
— Только ведь каким трудом они этого достигали! А вам, господин офицер, всё на блюдечке, готовое, принесли.
— И что? Мне что теперь, за соху вставать и каяться? Простите, мол, дорогие землепашцы, что родиться довелось в дворянском сословии?
— Не фиглярствуйте, полковник, — поморщился Михаил Михайлович.
— А я не фиглярствую, — отрезал Николай. — В каком сословии да в какой семье родиться — про то один Господь Бог ведает. Суждено мне было в дворянской семье родиться — там и родился.
— Ну ладно, — махнул рукой Сперанский. — Вижу, что говорить с вами о совести и законе — всё равно, что об стенку горохом бить. Или бисер перед свиньёй метать…
— Вот и не мечите, — усмехнулся Клеопин. — Бисера не хватит…
— Поговорили, — усмехнулся Сперанский. — Я ведь вас не за тем пригласил. Скажите-ка лучше, кто сейчас Петербург штурмует? Не военная это тайна. Штурмует столицу корпус генерала Закревского, вышедший из Выборга и Гельсинфорга на кораблях, что изменник Лазарев туда увёл.
— Чего же меня-то спрашивать, коли вы всё знаете? — ответил Клеопин, радуясь в душе, что всё, кажется, получилось…
— Из любопытства, полковник, из любопытства. Господа Бистром с Трубецким — люди военные. Они-то, кажется, поняли, в чём ваша-то роль. Да ведь и я не дурак. Вы «укрепили» Петропавловку. Раньше Закревский десант и высадить бы не сумел. А тут — чуть ли не у самого памятника.
— Боитесь, что памятником всё началось да памятником и закончится?
— Боюсь, — без тени смущения сказал Сперанский. — Но ведь кроме крепости вы ещё какой-то подвох приготовили?
— Разумеется, — не стал кривить душой Николай. Тем более что скрывать правду смысла уже не было.
— И в чём же подвох?
— В том, господин Сперанский, что в тыл вашему войску ударят не только из крепости, но и из самого города. Всё-таки тыщи три ополченцев…
— Стало быть, шпионы Бистромские не всю правду раскрыли…
— А много шпионов-то? — полюбопытствовал Николай, хотя и предполагал, что в Тихвине они были.
— Точное число не скажу. Но доложили они господину военному министру, что готовится, дескать, полковник Клеопин столицу штурмовать. Князь Трубецкой в это не поверил. Считал, что с четырьмя тысячами против наших сил вы не пойдёте. А вот Бистром решил, что очень даже можете.
— В общем-то, оба они правы были. Только операцию сию не я разрабатывал, а генерал Закревский. Единственно — ускорить её пришлось, потому что крепость Петропавловская мятеж учинила. Но это — только на руку
