Ла Тремуй осмотрелся в кабинете.
И здесь всё то же! Как нагло ухмыляется ему в лицо этот молодой Шарло Анжуйский… Ах, нет, теперь его следует именовать графом Менским! Но всё равно, он из Анжуйского семейства, которое, по всем расчётам, должно бы было стать опальным. Однако, этот мелкий отпрыск сидит по-свойски в покоях короля, просматривает какие-то бумаги… Высокомерный, ко всему, вроде бы безучастный, но, глазами так и стреляет, то по Ла Тремую, то по задумавшемуся королю. Следит, присматривается… Ждёт королевского взгляда, чтобы оценить…
– Что-то случилось, Ла Тремуй? – ласково спросил король, вырванный из своих размышлений.
В другое время он проявил бы недовольство тем, что министр явился без доклада. Но недавние мысли были так приятны. Их приходилось периодически вызывать, чтобы они снова и снова вносили в душу короля умиротворение и добродушие, и вид Ла Тремуя, призванного послужить щедрой жертвой матушке, которая так старается загладить свою вину, приятности только добавил.
– Ваше величество, мы получили известие о том, что суд над девицей Жанной начался.
Лицо Шарля ничего не выразило. Он кивнул и посмотрел так, словно ожидал продолжения, а Шарло Анжуйский не отреагировал вообще.
Ла Тремуй помялся.
– И ещё… Не слишком приятное известие, сир, но… Герцог Бэдфордский готовит коронацию малолетнего короля Генри, – промямлил он. – Говорят, из Англии уже переправили корону, специально для этого случая изготовленную.
И замолчал, прекрасно зная, как болезненно воспринимает Шарль всё, связанное с его правами на престол.
Но его величество внезапно рассмеялся.
В последовательности поданных новостей он усмотрел намёк на цели, которые совсем недавно открыто провозглашал председатель Руанского суда Кошон, и показалось, что министр сделал намёк нарочно. Нарочно!!! Потому что ничего-то он так и не понял. Всё пытается сделать больно, уязвить, ведь раньше это работало ему на благо. Но времена давно переменились.
Король быстро глянул на Шарло.
– Слышал?
Тот с ухмылкой отбросил листок с донесением, которое только что, вроде бы небрежно, просмотрел, (но запомнил цепко, на будущее), и ответил с дурашливым хохотком:
– Слышал, сир. И понять не могу, почему переправили одну только корону? А где же знать, пэры? У нас что ли попросят? Так вы не давайте. Уж коли пришла им охота короновать своего королька везде, где он окажется, то пускай всем миром за ним ездят. То-то балаган составится!.. Хотя, нет, не надо. У нас тут и так с англичанами перебор.
Шарль засмеялся ещё громче, но глаза его сделались вдруг злыми. Круто развернувшись на каблуках, он остановился напротив Ла Тремуя, смерил его взглядом и сквозь зубы процедил.
– Действительно, перебор… Как бы это погнать их, а? Без Девы будет, пожалуй, не так легко? Но, ничего, я уже нашёл ей замену. Прекрасную замену! И… – он сделал самое невинное лицо, – как вы, Ла Тремуй, посмотрите на то, что я приглашу своим командующим так нелюбимого вами Ришемона? Всё-таки коннетабль, и с должности его никто не снимал. Засиделся, поди, возле жёниной юбки?
Король уже без смеха смотрел Ла Тремую в лицо, и надо было как-то реагировать. Поэтому министр вяло улыбнулся, машинально пробормотал дежурную фразу о мудрости и дальновидности его величества, после чего низко склонился, ожидая, когда ему позволят уйти.
Больше он не сомневался – его дни при дворе этого короля действительно сочтены!
(19 января 1431 года)Снег падал на равнину уже третий день. Густой, тяжёлый от влаги. Ложился пластами на деревья, на хозяйственные постройки, да и на зубцах старого замка налипли целые сугробы, словно груз тяжёлых забот.
Лететь под таким снегом тяжело. Огромный ворон, с усилием махнув крыльями, опустился в глубокую нишу замкового окна и скосил круглый чёрный глаз на прикрытые деревянные ставни. Оттуда тянуло теплом. Мокрые от снега перья ворона расхохлились. Он посидел немного без движения, потом потоптался по нанесённому в нишу сугробику, оставив сетчатый узор своих следов и снова покосился на окно. В тёплых ставнях почудилась жизнь. Твёрдым клювом, наудачу, ворон несколько раз стукнул по дереву, даже поскрёб лапой, но, видимо, ничего не обнаружил и, сильно подпрыгнув, вылетел из ниши прочь.
Стук в ставни заставил мужчину в сутане, сидящего возле окна с книгой, поднять голову. Но посмотрел он не на закрытые ставни, а в сторону алькова, где на высокой постели лежал тяжело больной герцог Лотарингский. Кажется, стук потревожил и его, поэтому мужчина закрыл книгу, встал и подошёл посмотреть.
Веки Карла были приподняты, а слабая рука скребла по меховой полости, которой, уходя из комнаты, накрыл своего господина камердинер.
– Что-нибудь хотите, ваша светлость? – спросил подошедший мужчина.
– Жарко… – прошептал Карл. – Снимите это, Мигель.
Он с облегчением выдохнул, когда полость была снята, и похлопал рукой возле себя.
– Сядьте ближе…
Мигель послушно передвинул стул, сел, вопросительно посмотел на Карла.
– Я немного поспал, – сообщил тот. – А вы?.. Что вы там так увлечённо читали?
– Раймонда Луллия53.
– А-а. Универсальное знание… Эликсир бессмертия… Вы верите, что он действительно его создал?
Мигель грузно подался вперёд и сцепил между собой пальцы. Он сильно постарел за последние месяцы, стал грустен и задумчив, всё больше молчал. После известия о пленении Жанны несколько раз порывался уехать, но, вместо этого, каждое утро приходил к дверям покоев герцога, ждал, когда ему позволят войти и сидел возле постели, не докучая, но всегда готовый помочь – что-то принести, позвать тех, кого герцог хотел видеть, или просто поговорить, как сейчас.
– Он был очень умён, – произнёс Мигель после некоторого раздумья. – Но я бы не желал ему столько ума, чтобы создать эликсир, потому что уверен – бессмертие есть величайшее зло.
Лицо герцога оживилось, насколько это было возможно в его положении.
– Как интересно… Почему же бессмертие зло?
– Оно обесценивает жизнь. Дарит безнаказанность, разочарование, скуку. Через пару сотен лет, от бесконечных потерь, пропадут впечатления и способность любить, и вряд ли за такой срок сможет появиться что-то, что удивит новизной. Останется только одиночество и невозможность умереть… Нет, я бы такой судьбы никому не пожелал.
Герцог немного подумал, потом тихо выговорил:
– Я бы тоже.
Они помолчали. Карл дышал с перерывами, и лицо его отражало какое-то внутреннее сомнение. Наконец, он решился спросить:
– ОТТУДА вестей нет?
Мигель отрицательно покачал головой.
Губы герцога скорбно скривились.
– Ну да… Если бы что-то было, вы бы мне давно сказали, не так ли?
– Да.
Они ещё помолчали.
– Моя дочь уже выгнала Ализон из замка? – внезапно спросил герцог.
И, не дожидаясь утвердительного ответа, в котором не сомневался, заговорил тихо, но твёрдо:
– Я знаю, она не пропадёт… Я подарил ей большой дом, ценную посуду… Но почему-то хочется, чтобы Ализон уехала отсюда… Я бы просил вас забрать её с собой, когда… ну, вы понимаете. Мне недолго осталось, это всем уже ясно, как и вам… Может быть, она согласится покинуть Нанси, когда меня уже не будет. Ализон не станет вам обузой. Она продаст то, что я ей подарил, и этого хватит на всю жизнь… Я очень сильно её любил…
Из глаза умирающего выкатилась бессильная слеза. Руки, которые словно вобрали в себя волнение Карла, шарили по одеялу мелко и суетно. Он явно хотел ещё что-то добавить, но Мигель не дал. Своими руками накрыл ладони герцога и ободряюще улыбнулся.
– Всё будет хорошо, ваша светлость. Если мадемуазель Ализон согласится, я заберу её. Его милость господин Рене нашёл мне место у гергоца Брабантского… Точнее, не у самого герцога, а в обители Братства Богоматери в местечке Хертогенбос. Там, как мне сказали, много членов приората. Они дадут и приют, и защиту.
– Да, да… – покивал герцог.
Мигель стёр с его щеки слезу, поправил одеяло.
– Послушайте, Мигель… я давно хотел об этом спросить, но всё откладывал… почему вы так и не вернулись к герцогине Анжуйской? – тихо спросил Карл. – Вы стали презирать её?
Мигель вспыхнул.
– Нет, что вы! Тогда мне следовало бы начать презирать с себя – ведь это я обучал, а потом и отпустил девочек, прекрасно зная, что им не выжить ТАМ. Просто отошёл в сторону и смотрел, как они идут к гибели… Смалодушничал, наверное. Убеждал себя, что Господь не допустит… А вернее всего просто понял, что и сам там не выживу, поэтому остался. В отличие от них, у меня выбор был.
Взгляд герцога, устремлённый на лицо монаха, оставался неподвижным несколько мгновений. Потом он глубоко втянул воздух и заговорил, стараясь делать это без заметных усилий.
– Я не верю в ваше малодушие, Мигель. Да и выбор есть у каждого. Всю свою жизнь я только и делал, что выбирал и выбирал, и следовал при этом, либо за чьим-то другим выбором, сделанным до меня, либо сам ставил перед выбором других… Мы все взаимозависимы. Вы просто захотели изменить это в себе, когда девочки ушли, не так ли? И, как мне показалось, преуспели в своём желании. Во всяком случае, власть, которую имела над вами герцогиня, значительно ослабла, так?
