Ознакомительная версия.
Я ощутил, как тихонько подошел и встал рядом человек, что вроде бы смотрит на папу, но больше присматривается ко мне. Этого я не видел, но ощутил фибрами, все истончаюсь, хотя, казалось, должен огрубеть в грубом мире и на очень грубом посту монарха и самодержца.
— Господин Пьяченца, — спросил я шепотом, — он в самом деле настолько свят?
Он пару мгновений озадаченно молчал, как это я увидел, не поворачивая головы, затем ответил уклончиво и почтительным шепотом:
— Этот высокий сан дает особую благодать.
— Да?
— Даже не лучший человек, — объяснил он тем же голосом, — способен на папском троне исправиться в лучшую сторону.
Я пробормотал:
— Я все-таки не стал бы так рисковать.
— В смысле?
— Лучше на папский трон избирать сразу хорошего.
Он ответил тем же шепотом:
— Это вечный вопрос бытия, сэр Фидей. Избирать хорошего или же, напротив, умного?
— А он умен?
— Обстоятельства чрезвычайные, сэр Фидей, — произнес он. — Мир гибнет, вы же из-за этого прибыли так… быстро? Сейчас не до прекраснодушных, сейчас нужны выживаемые.
— Такое сейчас не только в церкви, — проронил я. — Но некоторые стараются выжить не поодиночке, а всем обществом.
— Папа Бенедикт тоже хочет выжить со своим обществом, — пояснил он. — Только у него не такое большое общество, о каком говорите вы, сэр Фидей.
— Вы знаете, о каком говорю я?
Он чуть-чуть раздвинул губы в улыбке:
— Вы молоды, а молодежь стремится либо завоевывать по меньшей мере весь мир, либо спасать его тоже весь.
— Вы управляете каким отделом? — спросил я.
Его улыбка стала шире:
— На генерального не тяну?..
— Можете не отвечать, — сказал я. — Уже понимаю, каким сектором рулите в любую погоду.
Он сказал мирно:
— При каждом развитом королевском дворце существует такая служба. А уж в Ватикане, где сосредоточены все нити…
— Что скажете о здешних настроениях? — спросил я.
— Кардиналы, — напомнил он, — люди в весьма зрелом возрасте. А к старости все мудреют и осторожнеют. Потому большинство, даже абсолютное большинство, даже не рассматривает вариант противодействия воле Господа.
— Понял, — ответил я. — Значит, придется рассчитывать на немногих.
Он одобрительно улыбнулся:
— А вы не теряете присутствия духа.
— Вынужден, — ответил я. — Я бы с удовольствием лежал на диване и созерцал, как другие работают.
— Все мы так говорим, — сообщил он заговорщицки. — Оправдывая то, что работаем день и ночь. Мир таков, не любит тех, кто работает больше, чем они, и тем самым обгоняет… Смотрите, аудиенция подходит к концу! Вам лучше идти к себе и подготовиться. Хотя определенная работа перед вашим появлением уже сделана, однако вам придется рассказывать все сначала. Кардиналы, как догадываетесь, не только вами занимаются.
— Странно, — удивился я, — а разве есть еще кто-то такой же замечательный?
Он улыбнулся и, неслышно отступив, смешался с толпой покидающих зал. Папа уже удалился через дверь в стене с той стороны стола, с ним ушли и все кардиналы.
Как подготовиться, Пьяченца не сказал, каждый из нас сам должен знать, как выглядеть лучше и какие доводы выложить, потому я просто выстраивал фразы, какие скажу, а какие придержу, когда в дверь легонько стукнули.
Я не стал кричать, что открыто, отворил сам. В коридоре по ту сторону двери древний и еще больше высохший, чем отец Дитрих, человек в пурпурном кардинальском одеянии и в красной шапочке. Опирается на палку, подчеркнуто простую, а это что-то да символизирует, в Ватикане все на символике и на тайных знаках, объяснение которым теряется в глубине веков.
Он показался мне похожим на старого сверчка, такой же костлявый и почти покрытый пылью. Я поспешил выйти, он протянул мне руку, явно чтобы я помог добраться в комнате до кресла. Я поцеловал ему тыльную сторону кисти и затем почтительно проводил вовнутрь, ухитрившись ногой зацепить дверь и захлопнуть за нами.
Он сел со вздохом и легким сдержанным покряхтыванием. Я молчал, продолжая выказывать почтение провинциала, весь из себя сплошное уважение.
— Коллегия кардиналов, — объяснил он свое появление сухим потрескавшимся голосом, так бы разговаривало засохшее дерево, — не собирается по пустякам.
Он остановился, ожидая реакции, я сказал ожидаемое:
— Но меня прислали не из-за пустяка!
Он кивнул, первый тест я прошел, не сам приехал, а меня прислали, хоть я и король. Значит, признаю над собой полную власть церкви, в тех землях олицетворяемую архиепископом Дитрихом.
— Ходатайство Верховного Инквизитора, — произнес он, — весьма важное, однако кардиналы желают удостовериться, что их не созывают ради вопроса, который мог быть решен на месте.
— Мудрое решение, — сказал я почтительно.
— Разные события, — объяснил он, — выглядят по-разному, смотря с какого места смотреть.
— Золотые слова, — сказал я с восторгом.
— Я кардинал Гальяниницатти, — сказал он, — если вы, сын мой, этого еще не знаете.
Я сказал пылко:
— Теперь это имя в моем сердце!.. К тому же я его уже слышал, правда-правда! Говорят только самое лучшее, вы ведь светоч и надежда всего простого и совсем простого народа. Ваше преосвященство, но спасение всего мира… это не совсем такие уж пустяковые пустяки!
— Спасение душ важнее, — возразил он. — Хотя да, Господь создал великолепный мир, его спасти тоже стоит… если цена не слишком велика.
— За спасение мира, — сказал я, — можно заплатить любую цену. Даже отдать душу! Господь поймет, оценит и простит.
Он посмотрел исподлобья, вздохнул:
— Сын мой, а не слишком ли вольно ты толкуешь его учение и его законы? Или сказывается удаленность от Рима?
— Великий теолог, — сказал я с прежним почтением, но и с некоторым пафосом, раз уж можно спрятаться за чужое мнение, — кардинал Йозеф Хёффнер определил социальное учение Католической Церкви как «совокупность социально-философских, то есть взятых из социальной природы человека, и социально-теологических, что взяты из христианского учения о Спасении, знаний о сущности и устройстве человеческого общества». Так? И о вытекающих отсюда и применимых к конкретным общественным отношениям нормам и задачам строя.
Он слушал с напряженным вниманием, вроде бы понял мою витиеватую мысль, хотя я сам ее понял не совсем, мне же главное — запомнить и донести, не растеряв по дороге.
— Дальше?
— Наш великий и мудрый Творец, — сказал я и перекрестился, — сотворив человека как существо телесное и духовное, личностное и социальное, наделил его неотъемлемыми достоинством и правами. То есть все люди стали равны, уникальны и причастны Богу, но имеют свободную волю и свободу выбора. Грехопадение повлияло на природу человека, но не лишило его естественных прав, а поскольку его природа до окончательного Спасения человечества неизменна, то даже Бог не властен отнять или ограничить свободу человека.
Ознакомительная версия.
