Многолюдными толпами спешили горожане московские, но никто не дерзал шуметь или кричать: всякий чуял, что готовится нечто великое, нечто достопамятное.
Увидел народ, что вышел царь со всем духовенством, - шло духовенство с крестами, иконами и хоругвями, - вышел царь со многими своими боярами, со стройною дружиной стрельцов своих и повелел иереям и н'абольшим над ними отслужить молебен благодарственный.
Понеслись к яркому солнечному небу песнопения духовные, светлые и благостные; синея, заклубился дым кадильный, засверкали ризы золотые - и еще больше притих народ московский, видя и слыша благочестие своего царя молодого… Тысячные взоры обращались на Иоанна Васильевича - любовались все и умилением исполнялись при том, как преклонял царь молодой колена свои перед святынями, как жарко молился он, как лил слезы горючие и сокрушался о грехах своих.
Кончился молебен, и зорко глядел народ московский, что теперь будет делать молодой царь его. И великим изумлением поразил их - и народ, и бояр, и священнослужителей - молодой владыка земли русской.
Выступил царь Иоанн Васильевич на глазах всего народа московского на место высокое, подозвал к себе митрополита и громкою речью оповестил весь народ свой и весь двор свой о раскаянии своем… Сильным звонким голосом, что далеко над толпами москвичей разносился, такие слова молвил царь Иоанн:
- Святый владыко! Знаю усердие твое ко благу и любовь к Отечеству: будь же мне поборником в моих намерениях. Рано Бог лишил меня отца и матери, а вельможи не радели о мне: хотели быть самовластными; моим именем похитили саны и чести, богатели неправдою, теснили народ - и никто не претил им. В жалком детстве своем я казался глухим и немым: не внимал стенанию бедных и не было обличения в устах моих! Вы, вы делали, что хотели, злые крамольники, судии неправедные! Какой ответ дадите нам ныне? Сколько слез, сколько крови от вас пролилося? Я чист от сея крови! А вы ждите суда Небесного!
Прервал тут речь свою молодой государь: не хватило у него духу далее каяться и далее гневаться на врагов своих, бывших советчиков… Сначала гнев внезапный помешал говорить царю молодому, потому что лишь здесь, видя воочию народ свой покорный, что ожидал от него защиты и мудрости правителя исконного, понял он, что не исполнил долга святого, от Бога на него возложенного, и что помешали ему в исполнении долга того бояре приближенные, лукавые и неверные… Потом, увидев, что смотрят на него люди его, не злобствуя, а чуя лишь в нем спасение грядущее и блага жизни мирной, прослезился юный царь и вперед, ближе к народу вышел… Видели тут люди московские, как наполнились слезами светлые очи государевы, как рыдания искренние тронули уста его… Глянул молодой царь на небо, глянул в ту сторону, где блестели ризы священнослужителей, где между прочими светлел лик нового наставника его, священника Сильвестра, - и, полон чувством благим, внезапно поклонился гордый царь московский на все стороны народу своему… И еще громче зазвучал голос его звонкий, в котором слезы слышались:
- Люди Божии и нам Богом дарованные! Молю вашу веру к Нему и любовь ко мне: будьте великодушны! Нельзя исправить минувшего зла: могу только впредь защищать вас от подобных притеснений и грабительств. Забудьте, чего уже нет и не будет!
Оставьте ненависть, вражду; соединимся все любовью христианскою. Отныне я судия ваш и защитник!
Прозвенели и замерли над толпами московскими слова царя юного. В страхе великом внимали ему бояре своевольные; с радостью великой внимали царю люди московские и выборные всей земли русской… Но так изумлен был народ, что ни крика не раздалось в ответ на мудрые речи царя молодого; только видно было, как в передних рядах толпы многочисленной обнимались друг с другом люди незнакомые, как целовались все, словно на праздник светлый… Сияло над ними небо лазурное, и яркие лучи солнечные словно несли всем благость, прощение и радость…
Окинул царь молодой всю толпу великую и уверился, что понял народ его слова благие. Поспешно повернулся он, махнул рукой боярам и духовенству, и уже во дворце кремлевском увидели его бояре и иерархи земли русской - увидели они его с лицом, радостью преображенным, с очами, в коих одна лишь благость, одна лишь милость светились.
Не позвал молодой царь бояр да архипастырей в ту палату, где стоял его престол царский, - в передней горнице сказал он им слово великое, слово благое:
- Отныне не будет среди приближенных моих ни врагов злобных, ни друзей пристрастных! Под угрозою гнева моего царского повелеваю я вам, ближние двора моего, примириться сейчас и в согласии жить!
Осмотрел зорким взором царь молодой архиереев, бояр, священников, окольничих, спальников и голов стрелецких… Стояли все они, головы понурив; стояли они, не в силах отрешиться от привычек давних - от приязни и от вражды… Тогда поискал взором зорким молодой царь среди них неприятелей - недругов давних, и двоих он подметил, что друг от друга сторонились подальше среди толпы боярской. Были то князь Михаил Глинский, брат убитого народом московским князя Юрия, и свойственник царский, боярин Захарьин. Издавна вражда их шла, ни на один день не утишаясь: таких недругов злобных никто бы примирить и не подумал. Боярин-то Григорий Юрьевич Захарьин по сердцу добр был, да столько он от князя Михаила оскорблений и поношений понес, что и сам так же духом облютел, как и его недруг спесивый… И теперь, когда потеряли они власть над царем юным, все же зверьми друг на друга глядели, и рад был один другому хоть сейчас зубами горло перервать. Услыхав слова царевы, оба они в разные стороны кинулись, не чинясь того, что мог их увидеть да приметить молодой царь.
И вправду приметил их царь Иоанн Васильевич…
- Стойте, бояре! Князь Михайла, поди сюда!
Не ослушался князь Глинский молодого царя - покорно приблизился он к нему и поклон в ноги отвесил.
- Боярин Григорий Юрьевич! Чай, слышал, что я повелел?! Иди сюда скорей, ежели тебе голова дорога!
Видя перед собой обоих недругов, сперва нахмурил брови царь Иоанн Васильевич, но тотчас же сменил гнев свой на кротость.
- Ведомо мне, бояре, что оба вы друг друга до смерти недолюбливаете… Вот вам воля моя царская: не терплю я отныне при дворе моем ни вражды, ни ссор, ни злоумышленности тайной! Вот вам воля моя - обоймитесь тотчас же, как други давние, и простите друг другу вины свои! Кто из вас того не учинит, - будет тот отныне врагом земли русской и врагом царским!
Поколебались бояре, пуще всего князя Михаила Глинского приказ царский изумил и прогневил. Шаг назад сделал он от своего недруга давнего и метнул на него взгляд враждебный… А боярин Захарьин уже готов был послушать воли царской - последовал он за своим недругом былым и ему слово примирительное молвил:
- Коли в чем виноват я перед тобою, князь Михаил, то отпусти вину мою!
Но все пятился от врага своего князь Глинский, даже руками отмахиваться стал, даже очами засверкал. Тут опять раздался голос царя молодого - не гневный, а потрясенный и горестный:
- Князь Михайла, злопамятен ты не в меру… Коли я простил вас, злых советчиков моих, должен и ты простить врага своего… Видишь, чай, какие времена настали!..
Мир и любовь будут на Руси… Мира и любви хочу я между ближними моими… Помирись, князь Михайла, с боярином Григорьем!
Искоса глянул князь Михаил Глинский на молодого царя, чей лик преображенный сиял, словно ангельский, и невольно ступил он шаг навстречу ко врагу своему, боярину Захарьину. Тот уже его, объятия раскрыв, поджидал… Крепко обнялись оба врага, горячо друг друга в уста поцеловали…
Обрадовался молодой царь, подозвал к себе священника Сильвестра и молвил ему:
- Благие наставления твои, отче! Видишь сам, какой от них цвет пышный пошел!
- Здрав будь на многие лета, царь-государь! По благому примеру твоему пусть живет отныне вся земля русская в мире и покое, в дружбе и любви. Не приписывай, государь, того моим словам слабым - Сам Господь подвигнул тебя на дело доброе…
Бояре царские, кругом него стоя, чутко прислушивались к беседе царя молодого со священником старым, новым советчиком и наставником… Чуяли они в этом старце с его речью прямой, с его взором чистым врага для себя опасного; к тому же видели они, как милостив был к нему царь Иоанн Васильевич, как он ему во всем повиновался… Слишком еще недавно окончились дни полной воли боярской, и никто из приближенных царских не забыл об этом времени привольном. Видя юность цареву, думали бояре, что с ним-то самим легко справиться, легко обойти молодого владыку речами льстивыми, легко заставить его из рук боярских глядеть… Да на грех замешался тут этот священник неведомый, Бог весть откуда взявшийся. Злобились бояре…
Царь Иоанн Васильевич, обменявшись с отцом Сильвестром речами, невольно обратил взор свой на эту толпу бояр ближних, понурых и невеселых. Хоть и старались бояре улыбаться, да у каждого та улыбка кисловатой выходила. Скользнул царь взором по их лицам лукавым и далее вглубь горницы передней смотреть стал: туда, где вторые чины двора царского стояли, постельничие, окольничие да спальники. Там прежде всего бросилось царю в глаза открытое и доброе лицо окольничего Алексея Адашева; сразу увидел молодой царь по той радости, которая сияла на лице окольничего, что тому этот день покаяния царского взаправду праздником был. Слезы горячие стояли в глазах Алексея Адашева: ликовал он, что наступают на Руси великой, на Руси любимой времена светлые, что хочет царь-государь обо всем народе заботы нести, хочет милостив и правосуден быть…
