– И вы ответите за каждую каплю крови наших союзников, Пьер-Густав!
Генерал отчего-то не любит первое имя, даже бумаги все подписывает: «Г.Т. Борегар». Но что за беда человеку услышать неприятное обращение, когда там, в море, умирают люди.
Гром захлопнутой двери. Рикошет! Лошади еще не в мыле? Похоже, будут.
Вот командующий маленькой эскадрой береговой обороны Чарлстона, Суровый Джек Такер. Но даже известие, что появилась возможность насолить армии, не меняет настроения упрямого моряка.
– Я приказал поднять пары… Но корабли сдвинутся с места только по моему приказу.
– Так отдайте этот приказ!
– И что? Помнится, наш дипломат счел, что позиции Севера в России неприступны. Нет, мадам, при всем уважении я не могу рисковать, пропустив в гавань сильную чужую эскадру. Даже если Борегар получит приказ из Ричмонда! Город окажется в их милости… Кто знает, не военная ли это хитрость? Быть может, бой – просто инсценировка?
Рикошет!
Капитан Джон Ратледж. Как всегда, элегантен – несмотря на перепачканный рыжим рукав.
– У меня подняты пары. Я жду только приказа.
– Вот вам приказ: доставьте меня на батарею острова Салливен!
– Но…
– Никаких но. Вспомните, на чьи деньги построен ваш корабль. Это «дамский броненосец» или нет?
Не только ее бриллианты превратились в покрытый ржавыми пятнами броненосец. Но она пожертвовала достаточно, чтобы не просить, а требовать рейса!
И вот – спертый воздух батарейной палубы. Гром ядер янки, что колотят по броне «Палметто Стэйт», больно бьет по ушам. Приходится зажимать уши – и кричать:
– Почему вы не стреляете в ответ?!
– Для этого нужно открыть порты. Есть вероятность, что через порт влетит вражеский снаряд.
Одно ядро находилось внутри… самое прекрасное ядро Юга! Люси Холкомб было страшно, как никогда в жизни, и она поминутно напоминала себе о людях, которые – там, в море – не обладают такой роскошью, как броня. Кто сейчас падает на палубу, сраженный? Может быть, он знаком по Петербургу? Царь не мог послать в Чарлстон человека, которого некому будет представить южному обществу! Значит, хотя бы один человек там, в море, ей знаком. Бывал в Зимнем, целовал ей руку? Возможно. А теперь превратился в обрубок человека – ей пришлось повидать немало калек, посещая госпитали.
Бинокль. Она знает, следила за бомбардировкой форта Самтер, нужно повернуть колесико наверху, и станет четко видно – невозможное! Сколько приходилось слышать, что время деревянных кораблей минуло! Только русским, видимо, никто не удосужился сообщить прописную истину, и они шли вперед, навстречу броне и зевам морских колумбиад.
Все снаряды доставались самому большому, идущему впереди.
Удар – и корабль вздрагивает всем корпусом. Видно, как разлетаются обломки. Удар – рушатся за борт былинки мачт. Удар – вздыбливается палуба, дым растекается по кораблю. Удар… Удар! Удар! Русский корабль, разрушенный, горящий, продолжает идти вперед. Инсценировка? Джон Рэндольф Такер, вы – слепец! Это – подвиг…
– Вы можете передать на эскадру сигнал?
– Да, флажным семафором по международному коду…
– Неважно, как. Сделайте это. Скажите им, что Чарлстон приветствует русских героев!
Вскоре после прибытия в гавань русские явились благодарить. Словно в гости заглянул сам Петербург! Блеск эполет, раззолоченные эфесы шпаг, жемчужные россыпи комплиментов, выправка и достоинство. А главное – сумрачный молодой человек, обходящийся погонами и кортиком. В Петербурге Люси его видела лишь раз. В опере показали. Она – запомнила. Трудно не запомнить мальчика, у которого есть все шансы, подобно деду, стать самым красивым мужчиной Старого Света… Теперь его заново представляет командир эскадры.
– Вот самый молодой командир фрегата в русском флоте. Ему придется задержаться в городе для ремонта. К сожалению, «Александр Невский» в надводной части разрушен почти полностью…
Значит, это юноша с чуть вихрящимися золотыми волосами – ох, будут у него ранние залысины – вел вперед истекающую дымом и кровью руину? Без мачт, без пушек, без флага – навстречу огню и стали. Деревянный корабль… но стальные сердца! Фрегат подошел к пирсу своим ходом. А потом выносили раненых, убитых… Зрелище почти такое же тягостное, как после отраженных штурмов. Так выглядит победа. Упаси Боже увидеть поражение!
А еще она поняла, к кому шла русская эскадра в Чарлстон. Вот цена словам о неприступности позиций Севера в России! Если пушки янки не дают спать царской крестнице – маленькой Ольге Неве Пикенс… Крестный отец посылает флот. И члена семьи! Евгений Алексеев, конечно, не наследник престола. Всего лишь побочный сын. Пять кораблей, среди них самые большие – два фрегата. Не ровные ряды линкоров, но в Европе ведь тоже война!
Прошли недели. Капитаны и лейтенанты в парадных мундирах, шитых в настоящем Санкт-Петербурге, – не путать ни с Питерсбергом в Виргинии, ни с утыканным заводскими трубами пенсильванским Питтсбургом, ни захолустным Санкт-Петербургом где-то, кажется, в Миссисипи – канули в атлантическую сырость. Вместе с ними исчезли умопомрачительные жилеты и яркие галстуки. Мелькнули, точно прошлогодняя комета, и ушли. Алексеев остался и с удовольствием заглядывает на «русский чай» – из подаренного Их Величествами самовара.
Рассказывает, как отстраивает по дощечке разбитый корабль. Представляет подчиненных. Все – механики, которым у русских отчего-то не позволяется командовать кораблями, и… как это слово произнести? Praporsch… В общем, самый малый чин. Да и те – военного производства. Мундиры им строили местные портные, и не из дорогих.
А у их командира и вовсе один китель остался. Прочие вместе с каютой разнесли снаряды с монитора янки. Потому из украшений – одни погоны, ни шнуров, ни позументов. Темно-зеленое сукно, стоячий воротник. А если приглядеться, можно приметить, где материал прохудился. Пришлось придумывать, как тактичней подарить ему новый.
Русский посланник, Стекль, вместе с женой-янки перебравшийся с Севера на Юг, на прямой вопрос – как должен выглядеть парадный русский морской мундир, сообщил:
– Наилучший вечерний сюртук с эполетами. Другие правила есть, но господа офицеры благополучно их игнорируют. Русский – сначала джентльмен, и лишь потом военный моряк…
Как это знакомо! Потом Стекль предложил идею – как царского отпрыска невзначай в дареный мундир облачить.
– Попросите его дагерротипироваться с Душкой. Ведь не откажет? Снимок крестницы Их Величеств с этим офицером еще раз напомнит народу Юга, что он не одинок в своей борьбе.
Так и случилось. Фотография облетела все газеты – не только чарлстонские и не только конфедеративные. Русский морской офицер, поразительно похожий на Николая Первого времен Сенатской площади, неловко держит на руках очаровательную маленькую девочку… Что тут страшного?
Но этого снимка хватило, чтобы конфедеративные бонды на нейтральных рынках поползли вверх, а к южноатлантической эскадре адмирала Далгрена присоединилось еще несколько кораблей. Которые уже никак не могли ловить русские крейсера.
Барон Стекль мог быть доволен! Поддержать дух падких на сенсации союзников, отманить от крейсеров лишние силы противника и хоть чуть-чуть повеселить жену, для которой два месяца назад закончилась привычная жизнь в почти родном Вашингтоне, и началось изгнание. Стекль делал все для ее счастья. Врос в американское общество, стал своим, стал – фактором политики. Советовал русскому правительству поддержать Север, первым завел речь о продаже русской Америки – не для того, чтобы жена пользовалась успехом в привычном обществе, разумеется, но чтобы обеспечить России тыл во время очередных потрясений в Старом Свете. Кто осудит его за подобные чаяния? Успехи были велики, и недаром южные политики отмечали неприступность позиций Севера в России – позиции России на Севере тоже казались вполне надежными…
Увы, Геттисберг переменил все.
Конфедеративная кавалерия еще не ворвалась в охваченный мятежами Нью-Йорк, второй корпус армии Ли не врывался в землю вокруг Балтимора, а президент Линкольн понял главное. Промышленность Севера получила тяжелейший удар. И справиться с задачей обеспечения армии сама не в состоянии. Осталось, как в первые месяцы войны, обратиться к заграничным закупкам. Увы, в Европе ощутимо потянуло порохом, и надежным поставщиком могло стать лишь одно государство.
То, что владело Океаном. Бывшая метрополия, у которой постоянны лишь интересы, а значит, договориться можно всегда. В угоду этим интересам, разумеется. Лорд Пальмерстон, признанный гроссмейстер международной политики, потребовал за имперски-снисходительное расположение к разорванному междоусобной войной государству много, очень много… Правда, и взамен не поскупился. По газетам пробежало небрежное: «Империи не торгуются!»
