Впрочем, оно и к лучшему, а то снова бы учуяла, что вру. Правильно ключница о ней говорила – ой и умна, а потому вывод: либо впредь врать так, чтоб комар носа не подточил, либо как на духу, всю правду, и, пожалуй, последнее не только проще, но и лучше.
– Ладно уж, – смилостивилась она. – И чего я на самом деле на тебя обрушилась. Тут за мной богатырь явился, сокол ясный, да такой, что иных во всем белом свете не сыскать, а я в слезы да в попреки. А вдуматься коли, так за что виню? Что не поведал, яко он ворогов своих сокрушал? Так богатыри завсегда скромничали. – И встала, отвесив мне низкий земной поклон. – Прости уж, государь мой пресветлый, дурку невесту свою.
Я вновь растерялся от такого неожиданного поворота.
Нет, понятно, что издевается. Так, маленькая месть, не больше, но ведь сейчас-то царевна ждет от меня какого-то ответа, а какого?
Но думал недолго. Тут же припомнился первый вечер, первый совместный ужин, разве что сейчас не хватало ее брата, и я порывисто вскочил и тоже низко склонился перед нею:
– И ты меня прости… за обиду. А впредь клянусь…
Но маленькая ладошка нежно закрыла мой рот.
– Не горячись, сокол мой любый, да не сули того, о чем опосля жалеть станешь, – попросила царевна. – Ведаю, что все одно – и наперед щадить меня попытаешься. Тока ты похитрее обманывай. Когда сказывать станешь, дабы и впрямь меня не пужать, ты все поведай без утайки, а вот про остатнюю, самую страшную осьмушку умолчи.
Вот тебе раз! От растерянности у меня даже рот приоткрылся. Получается, что она меня учит, как грамотно врать?! И ведь кому врать? Да себе же. Ай да Ксения Борисовна!
– Я, конечно, опосля и про осьмушку енту выведаю, поверь, но уж тут серчать на тебя не стану. Пойму, оберегал меня, вот и… Пойму и не токмо не осерчаю, но и пуще прежнего любить стану. Мы, бабы, любим, когда нас так-то жалеют.
Говорила она мягко, певуче, словно поясняла очевидное маленькому ребенку.
«Да уж. Оказывается, ты, Петровна, тоже промахнулась, назвав умной мою белую лебедушку, – с легким злорадством подумал я. – В корне неправа! Какой уж тут ум! Это уже мудрость! И впрямь с тобой, ненаглядная моя, скучать не придется».
– Да и осьмушка эта мне уж не такой страшной покажется, потому как она не вместях со всем прочим ко мне придет, стало быть, и принять ее будет не так тяжко. Понял ли, любый мой? – завершила она свой первый урок.
Я с готовностью закивал, продолжая восхищаться царевной и заодно мысленно покатываться со смеху над собой. И ты ее хотел надуть?! Хо-хо! Нет, три ха-ха и десять хо-хо! Эй, кто-нибудь, поднимите веки этому обалдую, чтобы он наконец вспомнил, чья она дочка!
А ведь сколько раз до этого она помогала мне – не сосчитать!
Причем помогала в таких ситуациях, с которыми я сам не справлялся – вспомнить хотя бы те же мощи, которые Федор не хотел отдавать. Или взять объяснение, почему я направил струг не со всем остальным караваном престолоблюстителя, а в противоположную сторону. Это ведь ее идея передать поклон бывшему патриарху Иову и попросить его помолиться за род Годуновых.
А взять… Да что там говорить – голова у девочки варит так, что остается только позавидовать.
Мне тут же припомнилось, что в какой-то книжке читал про прозвище одной из королев Франции. Не помню, как звали самого короля, да и ее имя тоже выскочило из головы, а вот прозвище…
Мудрая Краса[91].
Вот оно как раз впору моей лебедушке. Прямо в точку.
И вообще, возможно, тебе, парень, пока удается достойно играть в шахматы на доске этого мира, даже просчитывать ситуацию на пару-тройку ходов за соперника, раз пока получается все задуманное, но сейчас тебе лучше благоговейно замереть, ибо перед тобой гроссмейстер, по сравнению с которым ты…
И тут меня осенило. Не иначе как кто-то прислушался к моей горячей просьбе и, сжалившись, действительно «поднял веки» обалдую, показав очевидное.
Да ведь Борис Федорович в свой смертный час потому и завещал Федору, чтоб присягали на верность не ему одному, а всей семье. Знал он об уме дочери, прекрасно знал. И что она сможет подсказать братишке выход из затруднительных ситуаций – тоже уверен был, вот и завещал сделать именно так. А уж мать заодно пошла, прицепом.
Хотя нет, внесем поправку. Возможно, он построил все куда хитрее, и Мария Григорьевна не прицеп, а… прикрытие.
Ну точно! Если невидимый враг пожелает извести тайного советника царевича, то в первую очередь остановится в качестве вероятной кандидатуры именно на вдове – мать все-таки, опять же возраст, опыт и прочее.
А вот на Ксюшу – белую лебедушку при наличии Марии Григорьевны точно никто не подумает, значит, ей, пока мать жива, ничто грозить не будет. А уж потом, когда разберутся, станет поздно, непоправимо поздно, ибо дойдет до них очень не скоро.
Если б она еще была уродиной, тогда побыстрее, но чтоб такая красавица оказалась еще такой умницей?! Да мужикам просто комплекс неполноценности не позволит так думать, к тому же действительно жизнь, как правило, более справедлива и наделяет человека не столь щедро, всем сразу, а вот ей отвалила от души.
Вот только не успела царевна ни сделать ход, ни дать подсказку неумелому игроку. Времени ей не хватило – уж больно мало деньков отпустила судьба.
Ну ничего. Зато теперь, со мной…
– Ой как здорово я все понял, – медленно произнес я.
Она вновь зарделась, но на сей раз от удовольствия, успев почувствовать неподдельный восторг в моем голосе, но тут же с тревогой спросила:
– А не изобиделся ли?
– Ну что ты! – горячо возразил я. – Если хочешь знать, то… – Но договорить не дал Дубец, влетевший, как ошпаренный, в трапезную.
– Княже! – прямо с порога завопил он, тыча пальцем в сторону распахнутой двери. – Там того!
– Чего того? – улыбнулся я. – Сюрприз, что ли?
– Точно, он самый! – закивал он.
– Опоздал ты с ним, – заметил я. – Тебе бы… А впрочем, и хорошо, что опоздал, так что… – И осекся, во все глаза уставившись на вошедшего следом за Дубцом.
Передо мной стоял… Вратислав.
– Деда сказывал, чтоб ты поспешал, – тяжело дыша, выпалил он. – Да чтоб ни часом не медля, коль хотишь… – Вратислав замялся, покосившись вначале на Дубца, потом перевел сомневающийся взгляд на Ксению, но нашелся, вывернулся: – Чего ранее хотел. Да с собой чтоб все прихватил, чего… в пути-дорожке занадобится.
От неожиданного сообщения я оцепенел, но затем, вихрем сорвавшись с места, принялся лихорадочно собираться, торопясь и боясь не успеть.
Наконец-то!