И картина эта весьма резко не совпадала с моим первым визитом сюда. Если тогда был просто спокойный туман, который несколько игриво пытался иногда облизывать многочисленными языками мои джинсы, кроссовки и футболку, то теперь совсем иное.
Какие уж тут языки – скорее щупальца, как у гигантского кальмара или, правильнее, спрута – тот вроде как раз покруглее. Причем не просто спрута, но вышедшего на охоту и вдобавок чертовски голодного – уж больно хаотично они метались во все стороны, отчаянно разыскивая возможную добычу.
Порою они свивались в клубок, но затем вновь резко выпрямлялись, словно кнут, которым кто-то невидимый неустанно продолжал щелкать.
В самой же середине туловища спрута постоянно загорались и гасли таинственными точечками блестящие искорки – белые, желтые, синие, зеленые, красные – настоящее разноцветье.
Представляю, что творилось в середине поляны, когда и тут, еще на подходе к ней, даже воздух был каким-то необычным – горячим и почему-то тягуче-вязким, и дыхание давалось с некоторым трудом.
«Вот бы Микеланджело сюда, – почему-то подумалось мне. – Уж он бы развернулся».
Но сразу спохватился, подосадовав на то, какие глупые мысли приходят в голову.
– Ты что, для меня все это? – спросил я у старика, указывая на «спрута».
– Ишь чего умыслил, – хмыкнул он. – Да нешто я в силах эдакое учинить?! Сам и то, сколь тут живу, а таковского не упомню. Не иначе яко силушка оная почуяла тебя близехонько, вот и разъярилась не на шутку.
– И… нам с нею… туда? – спросил я опасливо.
– Туда, – кивнул он.
Я стоял, продолжая колебаться. Был бы один и тогда, когда еще не видел Ксении, – шагнул бы не раздумывая, но сейчас болела душа за царевну.
– Ты бы поспешал, княже, – тихо подсказал волхв. – Чую, ненадолго оно. – И с тоскою в голосе добавил, пояснив: – Так с лучиной завсегда бывает али со свечой. Они тож пред тем, яко погаснуть, вспыхивают ярчей обычного, а опосля…
Вот даже как. Получается, что это не просто шанс, но единственный, он же первый и последний, вернуться обратно. Вот только… друзей не бросают…
Мне хорошо запомнилась эта фраза Вратислава. Одно время я с гордостью повторял ее про себя, а вот через несколько минут мне, кажется, гордиться будет нечем, хотя…
Разве я его бросаю?!
У кого сейчас повернется язык упрекнуть меня в том, что я где-то чего-то недоделал или бросил Годунова в беде?! Да я предусмотрел для царевича все и даже подстраховался на случай, если переворот произойдет, когда он будет в Костроме.
Даже в этом случае все равно быть на престоле не Василию IV Иоанновичу, а Федору II Борисовичу, и пусть утрутся Шуйские, да и Романовы с ними заодно – править на Руси будет династия Годуновых.
И тем не менее неприятное чувство чего-то непоправимого, что обязательно произойдет, стоит нам с царевной уйти в эту сумасшедшую белую круговерть, в этот то и дело посверкивающий, пощелкивающий и потрескивающий электрический хаос, не покидало меня.
Ни на секунду.
С чего бы вдруг?
Вроде бы, пока Дубец запрягал, я не только успел накоротке проститься с Самохой и прочими гвардейцами, но и предупредить, что могу не вернуться, причем царевну тоже ждать не надо – я забираю ее с собой, ибо в счастье и в горе, в беде и в радости, ну и так далее, мы уже никогда не расстанемся.
Более того, когда Ксения уже села в возок, меня осенило, и я вспомнил про приготовленное послание Федору, которое написал еще до прибытия Дмитрия в Москву, когда впервые засобирался к камню.
Теряя драгоценные секунды, я пулей вылетел из возка, вернулся в свою комнату, извлек его из сундука и вручил Самохе, наказав завтра же, если я не вернусь, брать всех гвардейцев вместе с Петровной и во что бы то ни стало как можно скорее доставить мое послание в Кострому, вручив грамотку лично в руки царевичу.
То есть получается, что я не только обеспечил его восхождение на престол, но и дал ему рекомендации для дальнейшего правления. Словом, река спокойная, омутов не видать, а плавать я его научил. Вот и получается, что не бросаю я его, а оставляю – разные вещи. Просто оставляю, и все.
Я ведь действительно не нянька.
Но почему ж так щемит на сердце?..
«Кто-нибудь, поднимите мне веки! Не вижу!» – отчаянно взмолился я, задрав голову к небу.
Светло-голубое, цвета льда, оно и вело себя соответственно, храня молчание.
И тут еще одна мысль молнией промелькнула в голове.
Помнится, дядя Костя тоже уходил со своей любимой, а вернулся в наш век… с грудным ребенком, который не умел ни говорить, ни даже ходить.
Да, своего прежнего взрослого состояния ее разум достиг очень быстро, за какую-то пару-тройку месяцев, вот только это уже была не княжна Мария Андреевна Долгорукая, а совсем иной человек, который тоже замечательный, чудесный, ласковый, и характер у нее отменный, как же, как же, помню, но… иной.
И еще припомнилось, как он, горячась, рассказывал мне, анализируя эту ситуацию вдоль и поперек, что было бы, если б она пришла в наш век прежней, как от всего бы шарахалась, пугалась и так никогда бы и не свыклась с ним.
– Сам подумай! – сердито кричал он на меня, будто я в чем-то ему перечил.
А ведь я не говорил ни слова поперек и только кивал, соглашаясь с ним, но он не обращал внимания и продолжал выкладывать аргумент за аргументом. Лишь изрядно охрипнув и несколько успокоившись, он с упреком бросил мне завершающее:
– Теперь-то хоть понял? А ты говоришь…
Я снова послушно кивнул и тут заметил странное выражение его глаз, в точности как у побитой собаки. С чего бы вдруг?
Но тогда меня это столь близко не касалось, зато сейчас я понял – он же уговаривал не меня, а себя, что так оно гораздо лучше. Уговаривал, не желая смириться с тем, что судьба его переиграла, вот и горячился.
Да, он продолжал любить и такую Машеньку, но видел, что она иная. Нет, не хуже, а в чем-то, может, даже и лучше прежней, но… другая. Что-то добавилось, а что-то ушло безвозвратно, причем самое главное, самое нужное, именно то, к чему тянулась его душа, к чему он прикипел сердцем, из-за чего очертя голову полез сквозь время. А теперь этого нет.
И у меня будет то же самое, если только…
Я зажмурил глаза, пытаясь поймать мысль, которая промелькнула в голове. Кажется, я знаю, что делать. Быстро сорвал с пальца таинственный перстень с лалом и торопливо надел на палец перепуганной Ксении, которая уже ничего не понимала и робко жалась ко мне.
Все, теперь она в безопасности, потому что тогда этот камень был на руке у дяди Кости, сейчас же он на пальце у моей Ксюши, а я сильный, выдержу и без него.
