«Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь, Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами».
— Порядка нет? Порядка… О!
Он вспомнил популярные среди молодежи «порядок» и «порядка нет» — Элисабет и Анька постоянно употребляют, иногда даже вместо «да» и «нет». И подумал — а что? Сойдет. Сленг забудется. Порядок останется. На бумаге, во всяком случае.
— Сядь, Нестор.
Пассажи, затрагивающие биографию Владимира, Ярослав читал с особым интересом. Повествовательный стиль этих пассажей слегка отличался от остальной писанины. Закончив, Ярослав посмотрел на Нестора.
— Где это ты про Владимира столько накопал? В болонской библиотеке?
Нестор покраснел, помялся, и сказал:
— Продиктовали мне. Частично.
— Кто?!
— Нашелся один знающий старикан, из тех времен. Все помнит. Не все правильно, поправлять многое пришлось, но, в общем, занятный рассказ вышел.
— Что за старикан?
— В этом… хмм… неподалеку от Веденца… Эквило, кажется.
Ярослав задумался. Провидение? Наверное. Даже если…
— А как ты туда попал?
Нестор снова помялся и сказал:
— Привезли меня туда. По его просьбе.
Ярослав помолчал немного, а затем спросил напрямик:
— Старикана случайно не Базилио зовут ли?
— Точно, Базилио, — удивился Нестор. — А откуда, князь, тебе это известно?
Вот кто на самом деле великий человек — Александр, подумал Ярослав. Вот кому нужно хвалы петь, о ком пряди сочинять. Вот это человек. Никакого шуму, суеты, свердомахания, заносчивости — скромный, скрывается, а дело делает как никто другой. Не то что Гостемил.
— Триста гривен, стало быть, я тебе должен, Нестор?
— Да, князь.
Ярослав взял чистую хартию и написал грамоту казначею на тысячу гривен.
— Это тебе плата вперед, Нестор. Понадобятся исправления, дополнения, да и продолжать надо. Но потрудился ты хорошо, я тобою доволен. Зайдешь в Десятинную, передашь свитки митрополиту, скажешь, чтобы писцы непременно сегодня же занялись, пусть сделают… хмм… три дюжины копий, для начала. И чтобы без клякс, и поразборчивей.
* * *
О том, что он все-таки получил послание Хелье, написанное тайнописью, Ярослав сигтунцу не сказал. Об участии Хелье в сражении Ингегерд, даже пристыженная, так и не поведала мужу. И тем не менее князь пожаловал исполнителю эйгор неподалеку от Киева. Хелье объехал владение, созвал старейшин местности, со свойственной ему практичностью осведомился о доходах и дани, получил десятину на полгода вперед, и вернулся в Киев. Сельская жизнь совершенно ему не подходила.
Май выдался теплый, и Хелье, встававший раньше Орвокки, которая по мере усугубления беременности становилась все более сонливой, каждое утро проводил в саду перед домом. Как-то раз к нему присоединился Гостемил. Раны зажили, но левой рукой он двигал с трудом.
— Что это ты там рассматриваешь? — спросил он, потягиваясь, с наслаждением вдыхая утренний воздух.
Хелье поспешно спрятал голубую ленту в калиту.
— Сувенир, — отметил Гостемил. — Что-то в сувенирах есть от язычества, наверное. Это, наверное, не хорошо и не плохо. А просто есть.
* * *
Самый популярный в Житомире крог назывался «Груша». Глупое название, без выдумки, но — «Пойдем сегодня вечером в „Грушу“?» — часто произносимая житомирской молодежью фраза. Глупые названия легко запоминаются. Интерьер «Груши» скопирован был с киевских крогов. Раз в неделю заезжали киевские гусляры. Один раз хозяйка, именем Анхвиса, разговорившись с проезжим италийцем, заинтересовалась возможностью пригласить на несколько вечеров венецианского трубадура. Следовало списаться с одним из них, а также найти в городе подходящего толмача. Чтобы оправдать расходы, хозяйка решила, что будет брать плату за вход. Занятая расчетами, она даже не заметила, как к ее столу присела с недовольным видом ее дочь, Астрар, с выпирающим пузом.
— Ох! Ты меня напугала! Целый год тебя не было, и вдруг… Что это?! — удивилась хозяйка, показывая пальцем на пузо.
— А как ты думаешь, мать, что это? Ну, начинай орать. Начинай, начинай.
— Зачем мне на тебя орать? Ты меня с собою перепутала. Ты замужем?
— Нет.
Анхвиса подперла подбородок кулаком и мрачно поглядела на дочь.
— От кого ж ты это прижила? — спросила она.
— Не твое дело. Я у тебя поживу какое-то время.
— Пока не родишь. А чадо мне отдашь.
— Нет, чадо я тебе не отдам. Сама буду растить.
— Чадо — не укроп. Впрочем, ты и укроп-то растить не умеешь.
— Пожрать не найдется ли, мать? Ужасно жрать хочу.
Мать и дочь, поругиваясь, переместили от печи на стол закуски и стали насыщаться, делая похожие движения. Обе заметно добрели по мере поглощения пищи.
— Ну так все-таки, скажи мне, кто он, как зовут? Бросил он тебя?
— Я сама ушла. Старый он и вредный.
— Старый?
— Твоего возраста примерно.
— А какой у меня возраст?
— Не помню. Лет пятьдесят-шестьдесят.
— Сволочь ты, змея подколодная. Мне сорок четыре года.
— А, да? Я думала, что больше. Выглядишь старо.
— Кто он?
— Да так… Болярин один…
— Болярин? Ну, тогда дело пропащее. Болярина ты жениться на себе не заставишь.
— Он предлагал.
— Не ври.
— Не хочешь — не верь. Мне-то что.
— Он тебя любит? Эка дура…
— Не знаю.
— Что-то ты врешь, по-моему. С чего это болярин захотел бы на тебе жениться?
— На тебе ведь тоже чуть не женился один. Правда, было это давно, да и врешь ты, наверное.
— Не груби матери!
— Не ори. Он меня слезно умолял выйти за него замуж. На коленях стоял один раз. Дорогие подарки все время делал.
— И жену свою, наверное, зарезал, ради тебя.
— Может быть. Не знаю.
— Зачем же ты ему отказала?
— А я сама себе хозяйка потому что. Что хочу, то и делаю. И дочка у него есть, сука страшнейшая, гадина, глаза б мои не глядели. Из-за дочки все и расстроилось.
— Не думаю. Как зовут болярина-то? Киевский болярин?
— С киевским я бы осталась. Нет, не киевский. С севера он. Не помню — из Мурома вроде.
— Ага. А живет в Киеве?
— Пока в Киеве.
— Вдовец?
— Не знаю.
— Как все-таки звать-то его?
— Гостемил.
У Анхвисы округлились глаза.
— Гостемил?
— Да.
— Из рода Моровичей?
— Э… Может и из них. Не знаю. А что?
— Дура ты, Астрар. Неимоверная дура. Непроходимая.
— Ну и подумаешь. Пусть я буду дура. Соленого ничего нет? Ужасно хочется.
* * *
Никто не знал на самом деле, чего стоило Казимиру превращение из бесшабашного юноши в польского правителя — кроме его жены. Мария, увидев, в каком состоянии вернулся Казимир от матери, рыдающей над трупом Бьярке, уложила его в постель, отдала несколько приказаний слугам, и заперла дверь спальни на все засовы. Казимира рвало, обдавало жаром, било ознобом, он с трудом дышал, из горла вылетали страшные булькающие звуки, шла носом кровь. Мария отпаивала его куриным отваром, помогала ему ходить в умывальную и в нужник, сама, ночью, выносила отхожие лохани и чаны, сама меняла ему рубахи и белье, говорила с ним ласково, как с ребенком — в общем, была и матерью, и нянькой, и сиделкой, и любовницей одновременно. Через четыре дня Казимиру стало лучше. На пятый день он снова мог появляться на публике. И вскоре выступил в поход.
Войско его, непрерывно растущее за счет пополнений из тех местностей, где оно проходило, не встретило на подходе к Кракову сопротивления. Казимир триумфально вошел в город и на следующий же день объявил его новой столицей Полонии — вместо сожженного Гнезно. Прибывшие по этому случаю зодчие тут же приступили к постройке нового замека, нескольких церквей, и новых, добротных кирпичных домов для состоятельных поселян. Старые семьи в других регионах не желали сдавать позиции, но со стороны их больше никто не поддерживал. Более того — представители Неустрашимых нанесли визит Казимиру в старом замеке, и целью визита были не угрозы, но поздравления и добрые пожелания.
Казимир планировал подарить жене Литоралис, как только она родит. Но Литоралис бесследно исчез. В начале апреля династия Пястов продолжилась — Мария родила мальчика. Назвали его Болеславом, в честь прадеда. Вскоре весть облетела весь мир, и в середине мая посланцы многих держав присутствовали на специальном хвесте в Кракове, чтобы передать правителю Полонии же поздравления от своих господ. Казимиру, сидящему во главе хвестового стола рядом с Марией, которая время от времени покачивала колыбель со спящим младенцем, понравилось послание Бенедикта Девятого — с красивым гербом, золоченым крестом, написанное каллиграфическим почерком, с лихим росчерком. Ярослав, помимо поздравительной грамоты, прислал также подарок сестре — прелестную брошь с бриллиантом, константинопольской выделки. Грамота от Анри Первого, подписанная крестиком, позабавила Казимира. А послание Конрада Второго на парче, натянутой на резную деревянную каталку, повязанное позолоченной лентой, привело его в восторг.
