— Вы… к… к кому?
Слегка удивленный, Борис в свою очередь переспросил его:
— Володя! Ты что, не узнаешь меня?
Иван понял, что перед ними как раз и стоит то самое молодое дарование, о котором ему рассказывал приятель, хотя, по всей видимости, оно на самом деле было не таким уж и молодым. На вид ему можно было дать примерно лет тридцать. Хозяин квартиры опять долго вглядывался в лица друзей, словно пытаясь вспомнить что-то. По всей видимости, его умственные потуги закончились полным фиаско, поскольку, в конце концов, он просто молча махнул рукой в сторону гостиной, откуда раздавался хор нестройных голосов. При желании этот жест можно было истолковать как приглашение в гости.
С первого же взгляда приятелям стало ясно, что в квартире уже давно шла тоскливая и беспробудная попойка. Стол был заставлен импровизированными пепельницами с окурками, между которыми стояли несколько полупустых бутылок с неопределенной жидкостью мутного цвета. Еще больше пустых бутылок и банок валялось под столом и в разных углах комнаты. При желании за закуску можно было принять разбросанные тут и там на столе хлебные корки.
Видимо, исчерпав все мыслимые и немыслимые поводы, хозяин и его гости в количестве четырех человек в данный момент справляли поминки по крысе, которую сам же хозяин и прибил сегодня утром, удачно метнув в нее тяжелым кожаным ботинком на толстой подошве.
Слово взял один из гостей:
— Хотя мы и не знали близко покойную, светлая память о ней навсегда останется в наших сердцах…
Когда присутствующие выпили за помин души погибшей крысы, слово взял другой гость:
— Хотелось бы верить, что она была достойным человеком, то есть, простите, крысой. Мы в полной мере разделяем скорбь ее родных и близких…
Потом еще кто-то говорил о предполагаемых достоинствах и добродетелях покойной крысы. После каждого подобного спича присутствующие выпивали не чокаясь. Вскоре Ивану и Борису наскучила эта трагикомедия, и они ушли по-английски, не прощаясь…
Воспоминания приятелей были прерваны страшным грохотом, от которого здание сильно тряхнуло.
Борис первым понял, что происходит:
— Ты смотри! Большевики артиллерию подтянули. Не иначе с Ходынки, больше неоткуда. Наверняка стреляют со стороны Страстной площади, для них это самая удобная позиция. Наше дело швах, против пушек нам долго не продержаться.
Первые снаряды попали в соседние дома, но постепенно разрывы стали ложиться все ближе и ближе к зданию градоначальства. Чувствовалось, что красные артиллеристы стреляют, что называется «на глазок». Видимо, у них не было большого боевого опыта или же отсутствовали таблицы для стрельбы. Осколки как ножом срезали ветви деревьев на бульваре, высекали искры из булыжников на мостовой. Всего было выпущено пятнадцать-двадцать снарядов, но этого с избытком хватило для того, чтобы нанести зданию значительные повреждения. Внутри него поднялись долго не оседавшие клубы пыли и мельчайших частичек известковой и кирпичной крошки, не дававшие вздохнуть полной грудью.
Примерно через час обстрел начал стихать. Вскоре к воротам градоначальства подошел красный солдат с белым флагом, и потребовал, чтобы его пропустили внутрь здания для переговоров. После недолгого раздумья полковник Гаврилов приказал его впустить. Понимающе оценив обстановку, парламентер предъявил осажденным незамысловатый ультиматум. Суть его сводилась к тому, что в случае добровольной сдачи всем защитникам градоначальства гарантируются жизнь и личная неприкосновенность, а в случае продолжения сопротивления дом будет сметен огнем артиллерии, и тогда выбраться из него живым вряд ли кому-нибудь удастся. На размышления отводился всего один час.
Весть о предложении сдаться моментально облетела всех присутствующих. Милиционеры открыто заявили, что они больше воевать не желают. Студенты были настолько измотаны, что уже просто физически не могли больше оказывать сопротивление. Готовность продолжать сражение дальше выражали только офицеры и юнкера, но их было слишком мало, и к тому же у них почти не оставалось боеприпасов. «Железные ребята! Как они только держатся? Мы же с ними ровесники. Они что, из другого теста сделаны, что ли?», — с невольной теплотой и восхищением подумал о них Иван.
Между тем большевики не стали дожидаться истечения срока ультиматума, и, воспользовавшись временным затишьем, заняли более выгодные позиции для атаки, вплотную окружив здание со всех сторон. Реально оценив обстановку, полковник Гаврилов приказал огонь больше не открывать. По сути дела, это была капитуляция. Один из юнкеров, стоявший на посту у входных дверей, услышав такой приказ, предпочел застрелиться, но в плен не сдаваться.
Во время артиллерийского обстрела Ивана контузило, и теперь он стоял посреди комнаты, слегка пошатываясь, словно пьяный, пытаясь осмыслить происходящее. В этот момент его кто-то сильно дернул за рукав. Оглянувшись, он увидел перед собой Бориса, который, видимо, уже не в первый раз повторял ему одно и тоже:
— Ну, чего ты здесь стоишь? Ждешь, пока большевики оцепят здание и всех арестуют? Знаешь, все гарантии в таких случаях вещь весьма ненадежная. Давай быстрее выбираться отсюда, пока еще есть такая возможность.
Выскользнув из здания с черного входа, друзья тут же попали под обстрел с противоположной стороны переулка. Пытаться днем добраться до площади у Никитских Ворот, где продолжали держать оборону добровольцы, было равносильно самоубийству. Со всех сторон стреляли, везде виднелись группы солдат с красными бантами на груди, поэтому друзья решили переждать до наступления темноты в подъезде одного из близлежащих домов. Однако вскоре выяснилось, что осуществить задуманный план не так-то и просто, поскольку двери всех подъездов были наглухо заперты изнутри. Наконец, дверь одного из них приоткрылась, и кто-то позвал их хриплым голосом:
— Сюда! Давайте скорее сюда!
Обладателем голоса оказался благообразного вида старичок в душегрейке и валенках, который без долгих предисловий добавил:
— Вижу, бегают двое во дворе, один студент, а другой — офицер. Не иначе, как из градоначальства вырвались. Думаю, сейчас арестуют или просто пристрелят, супостаты. Посидите до вечера у нас, переждите, а там — воля вольная, куда хотите, туда и идите. Вот пока перекусите, чем Бог послал.
Такого же благообразного вида старуха, закутанная в теплый платок, поставила на стол горячий самовар, несколько чашек, вазочку с колотым сахаром и небольшую плетеную корзинку, наполненную пряниками. Иван и Борис вдруг одновременно вспомнили, что они уже несколько дней практически ничего не ели, и при виде еды оба внезапно ощутили такое чувство голода, что не сочли возможным отказаться от предложенного угощения…
