Петровича дела ещё сегодня, — прервал её Саша.
— Поняла, умолкаю и удаляюсь! — отрапортовала девушка, закрыв кран и вытирая полотенцем руки.
Она быстро оделась, чмокнула своего жениха и убежала, что-то неразборчивое крикнув на ходу. Мужчины остались наедине.
— Весёлая она у тебя… — задумчиво глядя на дверь, сказал гость.
— Есть такое. На самом деле она очень волнуется. Я сказал ей, что сегодня мы идём знакомиться с моими родителями.
— А её родители где?
— У неё только бабушка в деревне под Свердловском. Она взяла с меня слово, что после сессии мы поедем её навестить.
— Понятно… — Павел Петрович барабанил пальцами по столу. — А как называется деревня? Я там частенько бывал одно время в Новоуральске.
Саша ответил, начиная немного раздражаться странному поведению старика. Чудной он какой-то сегодня. А может, и вправду не выдержал разум такого потрясения?
Усмехнувшись, словно разгадал Сашины мысли, тот встал со стула.
— Пойдём-ка, Сань, прогуляемся немного.
— Пойдёмте, пойдёмте. Расскажете устно сочинение на тему: «Как я провёл предновогодние дни в стране советов».
Они шли по морозному, разноцветному городу, суетливо заканчивающему свои хлопоты и спешащему к заветным своим домам. Туда, где вовсю идёт готовка праздничных блюд, где звенит детский радостный смех от счастья обладания незатейливыми игрушками, где уборка в ожидании гостей, где сплошной дым и пар на коммунальных кухнях, на которых соседи поздравляют друг друга, обнимаются и спешат помириться те, кто был в ссоре.
Вот мимо по улице прокатила хлебовозка ГАЗ-51 с маленькими красными флажками на зеркалах. Вот пробежала мимо компания молодёжи с гармонью. Кружащаяся, румяная, шумная. Всё так просто, незатейливо и искренне.
— Ты знаешь, я совсем не насладился городом за эти дни, — сказал Павел Петрович, обернувшись и провожая взглядом повторяющийся и затихающий мотив гармони.
— Ну, у вас будет ещё возможность. Вы ведь хотели остаться здесь навсегда. Не передумали? Не тянет к благам земным порядка другого? Не соскучились по делам зимы иной? — Саша, улыбнувшись, посмотрел на своего спутника.
— Не передумал. Мне, конечно, ещё нужно будет вернуться, кое-что уладить. Не люблю оставлять незавершёнными даже бессмысленные начатые дела….
Павел Петрович резко остановился и повернулся к Саше, схватив его за локоть.
— Мне нужно с тобой поговорить. Я не знаю, как ты воспримешь то, что я тебе скажу, но это очень важно для меня. И не только для меня.
— Ну давайте поговорим, — успокаивающе ответил молодой человек, — я не против. Где-нибудь сядем?
— Нет. Давай вернёмся туда… В двадцать второй.
— Я планировал только вечером. С Лизой. Надо её ещё как-то подготовить, объяснить что-то… — Саша, уперев руки в пояс, зажмурившись, посмотрел на небо. — Зачем возвращаться? Чего здесь-то нельзя?
— Нельзя, — спокойно и твёрдо ответил старик. — Это связано с тем, где я был последние дни.
— Заинтриговали… Ну что же. Пойдёмте прыгнем в другое столетие.
Товарищи молча повернули назад и уже через полчаса сидели в помещении элегантного антикварного магазина, в креслах за лаковым журнальным столиком. Точь-в-точь как в день их знакомства.
— Налить вам чего-нибудь? — спросил хозяин, мысленно ругая Павла Петровича за старческое меланхолическое упрямство.
— Я написал своему водителю — он сейчас кое-что подвезёт. Сделаю тебе новогодний подарок. Ну и себе тоже, — ответил тот. — А! Вот как раз и он.
В магазин, чуть слышно поздоровавшись, вошёл молодой человек. Пожав мужчинам руки, он поставил на стол маленький деревянный ящичек, весь чёрный от времени.
— Серёжа, езжай пока, — обратился к водителю старик. — Я через час-полтора позвоню тебе. Свозишь меня в пару мест. Не расстраивайся — потом будешь свободен надолго.
— Да я не расстраиваюсь. Что вы, Павел Петрович, — пробормотал водитель.
Дверь за молодым человеком аккуратно закрылась, и в комнате наступила неловкая своей неуместностью в предновогодний день тишина.
— Ну-у? — довольно грубо прервал молчание Саша.
— Давай-ка сначала выпьем, а уж потом перейдём к большому разговору, — ответил старик, пододвигая к себе ящичек.
— Да нешто мы против… Только желательно, чтобы этот самый большой разговор был не до самого Нового года.
Павел Петрович открыл ящик и достал грязноватую, неровно отлитую бутылку, запечатанную сургучом. Рядом в коробке лежал конверт с вензелями, лентами, тоже с сургучной печатью, который он бесцеремонно отбросил в сторону.
— Я долго хранил её, — сказал старик, сбивая перочинным ножом сургуч с горлышка. — Всё думал: вот настанет какой-нибудь торжественный день и уж тогда. И если бы не встреча с тобой, то этот торжественный день был бы днём моих похорон, а бутылка эта досталась бы Серёге. Ну а когда, если не сегодня? Раз уж я решил отправиться на пмж в прошлое… Это дофиллоксерный коньяк середины девятнадцатого века. Подашь штопор? Филлоксера это такая мелкая тля, пожравшая практически все европейские виноградные сорта во второй половине девятнадцатого века. Потом с ней придумали как справляться, прививая европейскую лозу к американскому винограду, имевшему иммунитет к вредителю. Метод сработал, но старые чистые сорта были утрачены навсегда, отчего и вина, и бренди стали совсем другими. Так что мы пьём совсем другое вино, нежели то, чем заливались Атос с Д’Артаньяном. Ты мне подарил прошлое, и я хочу отплатить тебе тем же, хоть, конечно, и в совершенно несоизмеримом масштабе. Но что имеем.
Он разлил содержимое бутылки по бокалам и благоговейно, словно сокровище, передал коньяк Саше.
Они порассуждали ещё о качестве советских коньяков, поделились своими предпочтениями. Павел Петрович превыше всего ставил плоды трудов Седракяна, Саша же предпочитал Тираспольские, чем вызвал у собеседника приступ негодования.
— Да вы их и не пробовали-то настоящих! — вскричал Саша, с немым смехом отметив про себя, что вошёл в азарт и начинает кипятиться, серьёзно относясь к спору.
Наконец коньяк надышался, и они в торжественной тишине пригубили напиток. Павел Петрович вопросительно посмотрел на своего молодого товарища.
— Нуу… — протянул тот. — Хрен его знает… Нет, спасибо, конечно, за угощение… Но по мне так безумно сухо. Знаете, я думаю, что вся ценность этого напитка не в его божественном вкусе, а в редкости и баснословной цене. Если не знать того, что пьёшь, то даже и не обратишь внимания.
— Это со многим сейчас так. Хорошо не то, что действительно хорошо, а то, что дорого. Не нужно снимать великих картин, ставить бессмертных постановок, не нужно писать гениальных стихов. Надо, чтобы было «дорого». Ну или на худой конец смешно — тогда можно будет продать хотя бы за в четверть от «дорого». Вот об этом я и хотел с тобой поговорить… Как ты думаешь, какое будущее нас ждёт?
— Кого нас?
— Нас. Собирательных русских, как общность, как цивилизацию. Какое?
Саша молчал.
— А я скажу тебе.
