В доказательство приводился весь набор знакомых каждому любителю истории примеров и доводов, плюс неопубликованные и широкому читателю неизвестные (наверное, вследствие запрета со стороны японцев?) воспоминания участников капитуляции отряда Небогатова. Эти «герои» (безусловно, для самооправдания) дружно утверждали, что в тот день испытывали дезориентацию во времени и пространстве, все, от матросов до адмирала, вели себя неадекватно и фактически за свои действия не отвечали. То же самое якобы случилось с командиром и офицерами «Изумруда». Как только крейсер прорвал кольцо блокады и пошел предписанным курсом, все они вместо естественного в таких условиях азарта начали испытывать депрессию, вялость, немотивированные страхи и даже галлюцинации. Отчего ни сам командир, ни старший офицер, ни вахтенные штурмана не смогли проложить верный курс в открытом море (задача, посильная любому гардемарину-старшекурснику).
Кстати сказать, гипотеза не такая глупая, если ее автор хоть краешком прикоснулся к эзотерике, посетив несколько семинаров того же Удолина. При определенном складе психики еще не к таким выводам можно было прийти.
В то же время известно, что вся целиком реальность Игоря Ростокина возникла благодаря тому, что с первого дня Русско-японской войны «вектор случайностей» поменял знак, и абсолютно все неблагоприятные стечения обстоятельств, ошибки и просчеты, объяснимые или нет, переадресовались другой стороне. Отчего война была проиграна японцами с разгромным счетом и Островная империя вновь на долгие десятилетия впала в ничтожество.
А с «Изумрудом», причем на ГИП, случилось странное. Непонятным образом, весьма напоминающим то, что произошло с «Призраком», встретившимся с немецкими «Люрсенами» на просторах Тихого океана неизвестно в каком году. Он скорее всего попал в одну из гипотетических «точек деформации континуума». И, пройдя ее совершенно нечувствительным образом, в положенное время благополучно пришел во Владивосток, как и три других уцелевших в сражении корабля.
Абсолютно никаких исторических последствий этот малозначительный факт не имел, разве что ненаписанная пока «Цусима» станет на несколько страниц короче. Крейсер продолжил свою службу в составе Сибирской военной флотилии, а в 1921 году (уже в нашей, Югоросской реальности), при попытке прорыва в белый Крым, был интернирован англичанами. Очевидно, это был акт довольно-таки жалкой мести за разгром британской эскадры в Черном море.
Изображавший из себя в очередной раз сэра Говарда Грина Шульгин, занимавшийся оформлением купленной в Новой Зеландии земли и закладкой Форта Росс, третьего по счету, исключительно из романтических соображений решил приобрести у британцев совершенно ненужный им старый крейсер. Пользующемуся покровительством высших кругов общества аристократу, изъявившему желание переделать «Изумруд» в личную яхту, уступили его по чисто символической цене и передали «как есть», даже не демонтировав вооружение. А у поселенцев форта появилась собственная боевая единица.
Остальных членов Братства, кроме Воронцова и Владимира Белли, естественно, судьба и история корабля не слишком интересовала. Но и Шульгин и Новиков были немало обескуражены: выходило – вопреки тому, что можно назвать теорией, будущее все же может оказывать воздействие на прошлое. И если факт в их распоряжении имелся пока единственный, то кто может утверждать, что на самом деле их не сотни и тысячи? Просто здесь они точно знали, что в абсолютно аналогичном всей писаной истории двадцатого века мире обнаружился бесспорный артефакт. Как, зачем, почему – неизвестно. Просто был – и все. Возник он, нужно полагать, в явной связи с перемещением «Валгаллы» в двадцатый год. Проверить это пока не представлялось возможным, поскольку вся существующая здесь военно-морская литература: и российская, и зарубежная – подтверждала: все с «Изумрудом» обстояло именно так, а не иначе. А та, что имелась в библиотеке Братства, утверждала прямо противоположное.
Еще одним подтверждением этой гипотезы могла быть судьба адмирала Колчака, поскольку в исторических документах имелись вроде бы достоверные свидетельства его расстрела. Но тут однозначность отсутствовала, вполне допускалась фальсификация и сознательная дезинформация со стороны большевиков.
Выходит, что Шекли с его «Искаженным миром» прав и существуют Вселенные, отличающиеся от нашей одной-единственной деталью? Ну если и так, то что? Какое это может иметь значение в сравнении со всем остальным?
Друзья решили не придавать своему открытию никакого значения. Парадоксом больше, парадоксом меньше…
Но неприятный осадок остался. Как у биолога, которому амеба, рассматриваемая в микроскоп, вдруг показала кукиш.
Для «Изумруда» создали еще один сухой док, соразмерный, поблизости от большого, где стояла «Валгалла». К работе пришлось привлечь не только Антона, но и Арчибальда, по его собственной просьбе. Прошлый раз он участвовал в «постройке», точнее сказать – выращивании, парохода в качестве не совсем одушевленного устройства, а сейчас захотел побыть равноправным коллегой.
То, что его телесное воплощение оставалось не более чем одним из эффекторов все той же машины, не имело значения. Наталья тоже, пока вела переговоры с Воронцовым, никак не являлась настоящей женщиной, но Дмитрий, разумом это понимая, эмоционально воспринимал ее как живую. Впоследствии оказалось, что чувства его не обманули, а если бы он предпочел чисто рациональный подход, не было бы у него сейчас любимой жены, остались бы только неприятные воспоминания.
– Раз мы все договорились избегать всякой мистики и магии, – говорил Арчибальд, спускаясь в окружении свиты «заинтересованных лиц» с площадки над воротами дока на палубу крейсера, – будем следовать этому условию.
– Мистика и магия – это что в твоем понимании? – спросил Воронцов, первым очутившись на шканцах[13] и с интересом глядя на респектабельного джентльмена, судя по его лицу и поведению, впервые оказавшегося на военном корабле. Это сразу видно, если кто понимает.
– Все, что не является результатом или продуктом развития естественных наук, сообразных нынешнему уровню общества…
– А что, неплохо сформулировано, – сказал Новиков, а Шульгин подтвердил то же самое, но грубее: «Хорошо излагает, собака», одновременно мимикой и внутренним посылом пояснив, что это всего лишь цитата из канонического романа, но никак не оскорбление.
Арчибальд сделал вид, что так и понял. Он и сам представлял собой интеллектуальную композицию преимущественно литературных персонажей. Иных моделей для подражания взять ему было неоткуда, разве что тупо копировать психоматрицы своих гостей.
