— Ох… — выдохнула Тамара, заглядывая мне через плечо, и тоненько запищала: — Ребята, ребята! Сюда! Тут клад! Тут культурные ценности! Скорее…
Я осторожно открыл тетрадь, ухватывая зрением первые строчки: «И понеже смотрения Божией милости всюду исполняшеся, пишу во еже слово мое доиде и до правнука правнуков…»
Понедельник, 7 ноября. Позднее утро
Первомайск, улица Шевченко
Колонны давно разошлись, но ощущение праздника осталось. Нарядные толпы запрудили площадь Ленина — люди гуляли, степенно расхаживая или со смехом перебегая, встречаясь или знакомясь впервые. Малышня, осененная воздушными шариками, баловалась, играя в догонялки, но сегодня всё было можно.
А музыка из громадных репродукторов продолжала греметь, взвеиваясь маршами, как жизнеутверждающими гимнами, и повсюду, куда ни глянь, полоскали алые стяги. Весь город будто сместился в красную полосу спектра — на асфальт, на стены и крыши домов ложились розовые отсветы. Даже в голых ветвях облетевших каштанов путался шалый протуберанец.
Светлана Шевелёва счастливо вздохнула, вбирая воздух, заряженный радостью. Да, Москва надолго оторвала их с Машкой от здешнего неяркого бытия, закружила, завертела разноцветной каруселью, вот только все эти блестки мели поверху, не трогая глубинные пласты души. А то, что в ней залегло на всю жизнь — отсюда.
Здесь они родились, здесь прошло их счастливое детство. Да, им с Машей редко перепадали пирожные, зато становились подлинным лакомством! А какие баба Нюра выпекала «вкуснючие» паски, в Москве зовомые куличами!
Мама никогда не ходила в церковь — комсомольская юность не позволяла, и бабушкина икона пылилась на антресолях, но… Но яйца на пасху красили обязательно, сохраняя ритуал безо всякой божественной сути, просто предвкушая истинную — семейную — благодать.
Света ласково улыбнулась. Мама сейчас суетится на кухне, напевая. Строгает салаты, творит свои изумительные котлеты…
«О! — вспомнила девушка. — Хлеба же надо купить!»
Шагая мимо Дома Советов к гастроному, она, едва ли не впервые в жизни ощутила накат теплой волны ностальгии. Здесь ей всё, всё знакомо…
Во-он за теми монументальными воротами — стадион. А левее, в конце тополиной аллеи — тир. Как-то они с Машей, в третьем или в четвертом классе, долго дожидались, пока тамошний заведующий — строгий дядька, хромой с войны, — уйдет. Было уже поздно, когда дядька, навесив на плечо несколько винтовок-мелкашек, удалился, заперев свой спортивный объект. Тогда они перелезли через высокий забор, и насобирали целую кучу гильз. Спроси сейчас: зачем? Ответа и тогда не нашлось, зато дома им попало… А вы не шляйтесь допоздна!
Еще там — чуть дальше тира и Старой башни, на краю пляжа, они совершили страшное открытие. Паводок размыл берег, и из грязного песка проступил чей-то костяк — желтый, хрупкий скелет лежал в обнимку со ржавым остовом винтовки. Правда, испуг не выстудил детские души — сестрами правило одно лишь любопытство, влёк сам факт чужой смерти, а уж вопросом: кого замыло в войну — нашего, немца или румына? — они не задавались…
А вон там, через дорогу, в парке, она в первый раз целовалась. Их, будто шторкой, скрывали плети ивы — весь мир скрылся в нежно-зеленом мареве, а стук сердца заглушил все звуки. Правда, имени тогдашнего своего «увлечения» она не помнит — девочка опытным путем нащупывала верную тропу в жизни.
«Житие мое…»
Светлана взбежала по ступенькам, и толкнула тяжелые двери гастронома. Изнутри пахнуло хлебным духом — бравые грузчики как раз заносили поджаристые буханки белого по двадцать две. Сама она привыкла к «Орловскому», но вот мама не изменяет «караваям». Наверное, это тоже эхо войны — три года под оккупантами, три года страха и голода…
Мимоходом девушка углядела примету времени — чай «со слоном» продавался свободно. Она даже посочувствовала растерянным теткам в небольшой очереди — бедные не знали, как им быть. Хватать дефицит, пока не разобрали? Так его и завтра «выбросят»… Но нет, лучше взять, пока есть!
— Светка, ты?!
Шевелёва резко обернулась, узнавая в стройной молодой женщине Инну Дворскую — и всё же знакомый образ не сочетался с увиденным. Модное пальто сидело на Инне идеально, изящные сапожки подчеркивали длину ног, вот только холеные руки одноклассницы сжимали не сумочку, а ручку детской коляски — наверняка, импортной, складной.
Малыш в вязаном костюмчике сосредоточенно изучал погремушку, и вот поднял головку, изумленно распахивая синие глазенки. Беззубо улыбнулся незнакомой тете.
— Привет! — обрадовалась Светлана. — И ты здесь?
— А мы с Олегом приехали к моим погостить, — оживленно заговорила Инна. — Папка как раз вернулся… Еле увела Васёнка, а то затискали бы!
— Дождались внука! — захихикала близняшка.
— Ага! А ты как? На ноябрьские?
— Ну да! Мамулька сорок рублей выслала, а я думаю: чего каникул ждать? Съезжу!
— Ну, и правильно… — Инна нагнулась, ущипнув сына за пухлую щеку. — Я как-то Альбину видела… Не здесь, в Москве. Маша что, и вправду беременна?
— Четвертый месяц! — с гордостью ответила Светлана.
— Плодимся и размножаемся! — рассмеялась Дворская. — Ты сейчас куда?
— Домой! Я тут за себя и за Машку.
— Ну, пошли тогда? Пройдемся немного…
— Ага!
Расплатившись и кинув в авоську пахучую, теплую еще буханку, Шевелёва придержала дверь, пока Инна выволакивала коляску.
— Олег привез? — Света тронула мягкий поручень, заодно пощекотав «херувимчика».
— Ты не поверишь! — хихикнула подруга. — Из Свердловска! Могут же, когда захотят.
Они неторопливо двинулись к переходу, и вышли к Дому Советов.
— Кого видишь из наших? — живо поинтересовалась Инна.
Светлана скрыла улыбку, догадываясь, на кого именно распространяется любопытство Дворской.
— Альку, Тимошу… Риту частенько. Они поженились с Мишей, ты знаешь?
— Да… — негромко ответила Хорошистка. — Олег мне рассказывал. У них все хорошо?
— Просто отлично! Мише квартиру дали…
— Здорово… — вздохнула Инна.
Помолчав, Шевелёва спросила тихонько:
— Скучаешь?
Дворская тоже ответила не сразу.
— Знаешь… Да, — она задумчиво сощурилась, глядя куда-то в сторону моста через Южный Буг. — Сижу иногда, кормлю Ваську, и твержу себе: «У тебя всё хорошо! И Олег счастлив, и родители. И ты счастлива!» И ведь правда! Больше всего я за Олега переживала — гулёна тот еще… Так он сущим домоседом заделался. Да-а! Ну, выезжает, конечно, на съемки — и раза два в день обязательно звонит, просит, чтобы Васёнок агукнул ему что-нибудь «для вдохновения»… Вот, всё у нас есть! Но… Чего-то не хватает. Знаешь… Только ты никому не говори! Мне было бы куда легче, если бы Миша меня бросил… А! — махнула она рукой. — Не слушай меня! Я знаю массу девчонок, которые мечтают оказаться на моем месте. И ведь я действительно счастлива! Просто иногда начинаешь думать… не о том. А стоит успокоиться, и понимаешь — безоблачного счастья не бывает.
— Да… — покивала Светлана. — Обязательно какая-нибудь тучка на горизонте…
— Во-во! Ну, ладно, Светик, поехали мы — наш автобус!
— Давай, помогу.
— Да я уже привыкла! Ваську под мышку, коляску вдвое… — издав смешок, Дворская бережно подхватила сынишку. — На тогда, подержи…
Шевелёва опасливо приняла ребенка, прижала к себе обеими руками, пока Инна ловко складывала коляску. Маленькое теплое существо таращило глазята, совершенно беззащитное и беспомощное, и в Светлане толкнулось нечто древнее, накрепко зашитое в генах.
— Ну, всё! Спасибо! Пока-пока, как Маша говорит! — отняв «Васёнка», Инна поднялась в «Икарус», счастливая и несчастная. Шевелёва проводила глазами отъехавший автобус, размышляя о тщете сует, и медленно зашагала к дому.
«Сама виновата, — проворачивались мысли. — И… всё равно, жалко человека. Есть поступки, которых ни извинить, ни изменить нельзя».
— Но можно избежать! — молвила Светлана.
Мамин обед уже, наверное, готов… Она качнула своим скромным вкладом — булкой белого — и ускорила шаг, даря улыбку городу и миру.
