Медленно обойдя гараж, я вздохнул. Здорово… Чистенький пол выложен терракотовой кафельной плиткой. Неоштукатуренный кирпич стен выглядел очень фактурно — там, где просматривался между шкафчиков и полок. Справочники какие-то, пособия чуть ли не с «ятями»… Самое забавное, что я до сих пор не в курсе, где же трудился Котов.
Судя по квартире, по медали Сталинской премии, наставник подвизался на поприще науки и техники, причем, в закрытом варианте. Припахивал в каком-нибудь секретном «ящике», крепил обороноспособность первого в мире государства рабочих и крестьян. Да и дача в Малаховке, пристанище академиков, выстроена в тридцатых. Ну, пусть хоть что-то останется тайным…
Погасив свет, я запер калитку и «оседлал» верного «Ижа».
В Малаховку!
* * *
Забор не впечатлял — не те глухие крепостные стены, которыми в коттеджных поселках будущего огородятся частные парадизы, а простенький штакетник. Зато он обносил по периметру опушку леса в миниатюре — вековые сосны, пара могучих елей… А от ворот к крыльцу вела короткая липовая аллея.
Дом был выкрашен в зеленый цвет, немного отдававший в синеву — любимый у Иосифа Виссарионовича. Недаром и «ближняя» дача в Кунцево, и та, что выстроена на берегу озера Рица, точно такого же колера.
Заведя «Ижика» во двор, я вышел и прислушался. Девчонки были здесь — их голоса слабо доносились из мансарды. Зимой там прохладно, да я и не люблю, когда жарко натоплено. Баня, конечно, исключение…
Усмехнувшись, я ступил на дорожку, уводившую за дом. Кто-то, видать, рьяно взялся за лопату, шагов на десять очистил плитняк от снега, да так и бросил. Ага… Коротко ударил колун, с треском разваливая чурку.
Выйдя к бане, я обнаружил Дюху Жукова, раскрасневшегося, молодцевато поигрывавшего топором.
— Бог в помощь!
Андрей салютовал мне орудием труда.
— Не разобрался я с вашей печкой! Дымит не в ту сторону! — весело объявил он, запыхавшись. — Но дров нарубил! И воды натаскал из колодца!
— Пошли, жертва урбанизма.
В стылом предбаннике пахло преющим деревом и распаренными вениками. Скрутив газеты, я затопил печку, подбросив щепок.
— Вьюшку надо открывать, чтобы дым из трубы шел.
— А-а… А воду я сюда! — Дюха шлепнул по металлической округлости. — Туда хоть?
— Туда, — я постучал. Бак отозвался глухо. — Полный! Сейчас раскочегарим…
Уложив в топку поленья, разогнулся, отряхнув руки.
— Часа через три протопится…
Со двора послышалось жизнерадостный голос Изи:
— Настёна! Спинку потереть?
— Ой, вот я сейчас кому-то точно потру!
«По всей слышимости», грозный тон Альбины не возымел действия.
— А чё? — театрально возмутился Динавицер. — Тебе можно, а мне нельзя?
Посмеиваясь, я подбросил дров и с лязгом закрыл дверцу. Огонь в трубе ответил низким довольным гудением.
— Люди-и! — разнесся голос Риты. — А давайте поедим! А то, пока вода нагреется, пока жар нагонят…
— А давайте! — ответили люди вразнобой.
— Дюха, за мной! — позвал я. — А то эти проглоты всё слопают!
Прогоревшие дрова в топке ворохнулись, просыпая угли, будто поддерживая наши голодные игры.
* * *
Народ угомонился часам к одиннадцати. Места хватило всем, а мы с Ритой уединились в мансарде. В окошко подглядывала луна, от трубы в два обхвата накатывал мягкий сугрев, а тело жило недавними ощущениями.
Мытье — это не баня. Истинная баня начинается за дверью парной. Осилить верхний полок я так и не решился. Плесну водички на камни — пар валит, как дым из пушки. Ища спасенья, присяду на нижнюю полку, а влажный жар нагнетается в легкие, в вены, каждую клеточку горячит. А Ритке хоть бы что!
Хлещет меня веником, да хихикает! Кваску горячего брызнет на камни — я хапаю ртом раскаленный воздух, а она смеется…
Зато потом… Обожаю это непередаваемое ощущение! Выползаешь из парной совершенно одуревший, обессиленный вкрай, а как вытрешься, переоденешься в чистое и свежее — полный апгрейд!
Ах, какое же это блаженство — ступать босиком по чистым доскам, неторопливо испить кваску — уже холодненького, резкого, шипучего…
Я вздохнул, и Рита тотчас же зашевелилась, притерлась горячим боком.
— Думала, ты спишь… — рассыпались в тишине негромкие слова.
Я молча обнял девушку. Любимая повозилась, закинула на меня ногу, утихла.
— Всё хорошо? — шепнула, уплывая в сон.
— Очень! — вытолкнул я правду.
