руками работать негоже, большего чудачества не представить. Плотник, когда турник делал, вздыхал тяжко, а потом посоветовал шорника, чтобы тот кожаные петли поставил. Я не сразу сообразил для чего, потом дошло: работник мой удумал, что исправник работу на дом брать хочет и пыточный агрегат установил. Слух, да, прошел. Оно, может, и к лучшему.
Я еле сдержала смех. Впрочем, чего сдерживать? Ну, пройдет по усадьбе сплетня, что барыня с капитаном-исправником смеются, и от нее вреда не будет.
— Уже на следующий год, — продолжил супруг, — или, как сейчас принято говорить, после Рождества, пришлось отдать половину гардероба тезки портному — ушить. Нехорошо, когда на земском исправнике мундир висит. В копеечку влетело. По нынешнему времени одежда — дорогое удовольствие. Не зря говорят, что мундир или шинель не шьют — «строят». Помнишь, как у Гоголя-то? Не зря бедолага Башмачкин от огорчения помер. Ему обнова-то стоила как иному работяге в двадцатом веке — вожделенный жигуль. Никогда б он себе больше на такую не заработал.
Я покивала и тут же отчего-то вспомнила первый визит Михаила Федоровича и реплику Алексейки, увидевшего его: «Тут не курочку, тут порося жарить надо». С тех пор супруг сбросил с десяток кило, если не больше. Что с нынешним-то уровнем медицины может только радовать.
— История с твоим Демьяном и его перитонитом никак из головы не выйдет, — заметил Миша, словно угадав мои мысли. — От такой истории не застраховаться, но есть и другие болести, и вот от них — лишь профилактика. Зубами своими я доволен, кстати, все свои, только одного зуба мудрости нехватка. Оставшиеся берегу, чищу трижды в день. Тебе не советую — ты и без советов так делаешь.
Я кивнула. И даже в полушутку предложила в будущем спонсировать стоматологическую клинику с главной фишкой — комплексным лечением и удалением под общим наркозом. Миша тоже вроде в шутку согласился, но если подумать — дело оно без шуток стоящее. А что? Тут вовсе не нужно быть самому стоматологом. И здешнего лекаря можно поискать, из-за границы выписать, хоть от королевского двора. А уж на месте помочь человеку и с наркозом, и с бормашинкой, пусть на педальном ходу для начала. В общем, перспективы нужные. Мы нынче с мужем хоть и молоды, а время все едино на месте стоять не будет. Профилактика — дело хорошее. Но соломки во всех опасных местах подстелить — святое дело.
— Верно рассуждаешь, Мушка. Но вернемся к нашим баранам, как говорится. Так вот. Что же касается самой моей работы, то я даже сначала и не понял, в чем ее суть. Например, твой несчастный висельник — это, пожалуй, первый случай за пять лет, когда такое важное лицо в губернию пожаловало и столь таинственно скончалось. В остальном же всё старались утрясти без визита должностного лица; если же оно прибыло, то мой предшественник прилагал все усилия, чтобы уладить дело в рамках собственных полномочий. И тут уж как умел, как разумел. И не без взяток, конечно. Вроде как чуть ли не такса у здешнего люда, сколько положено исправнику в бумажке сунуть. А ежели не берешь — так пугаются, обижаются и прочие проблемы создают. Насилу отучил. И то, деньгами теперь не суют, так что ни день, то Луша докладывает: корзину яиц на крыльцо поставили, мешок муки притащили, курей живых в связке, а промеж них петух приключился и так орал, что всю улицу перебудил, окаянный. Ладно, с тем я смирился, зачел за честное содержание. Вроде как паек от общества. Да и, признаться, без такой помощи трудненько бы пришлось, не богатеи мы. Но поблажек все едино не допускал. Хотя, конечно… разные дела бывают. Иной раз хоть руками разводи, как тот поп над Балдой, — батюшки, и как же оно само так повернулось, что теперь черт ногу сломит распутываючи⁈
— Причем, — невесело заметил супруг, — по-настоящему заковыристых и щекотливых историй, когда приходится играть в Шерлока Холмса, очень уж мало. А так я — деревенский детектив, живущий в идеальном обществе, где почти никакой преступности и все помирают от естественных причин. И жаловаться не привыкли. Баре дворню не засекают, а дворня не душит барина, даже когда уже совсем нет мочи терпеть. Просто умерли пять мужиков от естественных причин, один барин угорел до смерти, и почти все об одном молятся: лишь бы власть не узнала, что на самом деле произошло, не вмешалась. Ладно дворня. Например, представь, что в наше время, в бывшее наше время, вышла вдова с тремя дочками за нового кавалера. А ему оказалась интересна не столько супруга, сколько дочери-подростки, и он говорил каждой: «Только проболтайся! Псам скормлю!» Девчонки точно сбежали бы из дома в полицию, и замять бы не удалось.
— Всякое было и в наше время, — вздохнула я.
— Но хотя бы понятен механизм противодействия. А здесь — была такая история в дворянской семье, десять лет назад. Лишь когда этот мужчинка, эта тварь, помер, одна из дочерей, уже взрослая, замужняя, покаялась попу на исповеди в стародавнем грешке: мол, соблудила, хоть и не своей волей, с отчимом. Прежде — боялась. Дворянка… А представь, что с мужиками и мужи́чками?
— Вообще-то, помню, читала у Салтыкова-Щедрина, — заметила я, — как барин-наследник начал свое правление с того, что засек любовницу-крестьянку нелюбимого папаши, и был за это, после разных проволочек, отдан в солдаты с лишением дворянства.
Сказала и печально вздохнула — думала ли, что окажусь в этом мире?
— Мушка, — усмехнулся супруг, — к тому моменту эпоха переменилась. Мой тезка-писатель взрослел при Николае Палыче, когда уже существовал корпус жандармов и власть начала замечать такие одиозные безобразия. В наше теперешнее время Александра Палыча, старшего брата, — полный либерализм и произвол. Царь не замечает тайных обществ, а полиция — засеченных мужиков и убитых ими бар. Но исключения из правила, когда приходится замечать, бывают. Например, известная тебе история про убиение сахарного барина. Или другая, после которой меня губернское начальство приметило и договорилось с уездным предводителем командировать по важным делам вне уезда.
Я догадалась, что речь шла об уездном предводителе дворянства.
— Так что за история-то?
— Главная в ней фигура, — ответил Миша, — не жертва, не убивец, а настойчивая вдовушка. У нее, бедняжки, муж «неосторожно самоубился» — упал спиной на нож, и так десять раз. Случайно сохранилась копия протокола первичного осмотра, сам видел. Предыстория такая: служил дворянин в комиссии по закупке лошадей для кавалерии и проявлял редкую принципиальность для этой должности — не позволял покупать кляч по цене аргамаков. Не позволил даже брату, пусть не родному, а единокровному, чем ввел его в убыток и, главное, в гнев. Брат приехал в гости к брату, и тот из них, который принципиальный, «самоубился». Конечно же, никакого хитрого плана и умысла тут не было. Как формулируют в наше бывшее время, 'вследствие внезапно возникшей неприязни — неприязнь-то была давно, а вот желание ножом ударить оказалось внезапным. Убийца был богат, денег не пожалел, и даже, боюсь, мой предшественник, то есть я, тоже был коррумпирован. И на уровне губернатора дело было бы предано забвению, если бы…
— Если бы не вдова, — сказала я.
— Да. Она и справедливости хотела, и возмущалась, что супруга хоть и похоронили в церковной ограде, но по сокращенному обряду — все же самоубийца. И вот эта вдовушка писала и в Священный синод, и в Сенат, и на высочайшее имя, а отработанного механизма, как рот заткнуть, не существует. И губернатор, измученный рескриптами из столицы, потребовал от капитана-исправника: разберись наконец, что случилось-то. Мой предшественник не смог или не хотел, а мне удалось.
— Экспертиза и свидетели?
— Конечно, — кивнул Миша. — Потрудиться пришлось — десять поездок, пятнадцать допросов, справки от хирургов и оружейников насчет ран и клинков. Но от такой доказательной базы не отвертеться. В высокие инстанции дело ушло, там провинциальными взятками глаза не замажешь, не тот уровень. Злодей, когда это понял, со страха повесился. Ну, Каину — Иудина смерть. А мне — благодарность от губернской власти — из столицы теребить перестали. И от вдовы, доказавшей всем, что муж не самоубийца. Отпели его еще раз, по полному обряду.
— А начальство не особо теребило тебя по другому важному делу — насчет убийства в моих владениях, тоже замаскированного под самоубийство? — спросила я.
— Не особо. Да, была бумага из столичного департамента. Ответили, что, возможно, имел место злодейский умысел. Губернатора никто не дергал, а что касается родственников покойного, то они не проявили ни малейшего
